рукой, слегка поглаживая, что совсем не смутило Лидию. Она даже не отдавала себе отчета, что с удовольствием принимает от Андрея те знаки внимания, которые от другого мужчины уже насторожили бы ее.
— Возможно, я опять приеду на гастроли после Рождества, и теперь уже прямо в Берлин.
— Я буду ждать вас!
Посадив Лидию в поезд, он отправился в контору фирмы, потом на строительство моста и только вечером в пансионе сел на диван и раскрыл ее письмо. Лидия в это время сидела в купе, задумчиво расчесывая свои пышные рыжеватые волосы, и мысли ее все время возвращались к письму. Она уже жалела, что откровенно рассказала о себе, представляла гримасу отвращения на его лице и слезы выступали на глазах. Она поняла, как он был дорог для нее и страх потерять его не давал покоя. Впервые мужчина стал занимать все ее мысли и это не пугало ее, потому что ей было нужно его внимание, его дружеское участие, понимание ее душевных страданий и радости. Она вспоминала его руку на своей и ей хотелось, чтобы он сейчас был бы рядом, держал ее за руку и развеял страх потерять его.
«Я искренне написала вам о своей жизни и о несчастии, что произошло со мной, и в котором я одна виновата. Но если вы представите молодую и неопытную девушку, которая ничего еще не знает о жизни и которая поставлена перед необходимостью выбора, но не осознающая всех последствий своего решения, вы, может быть, снисходительней отнесетесь ко мне. Опыт, приобретенный мною, не дал мне ничего, я не стала больше разбираться в своих чувствах, я ничего не узнала о любви, которая остается для меня загадкой, один только страх перед новыми разочарованиям отравляет мне жизнь. Я стала бояться всех мужчин, поняв, что они имеют власть надо мной. Это приводит меня в содрогание своей загадочностью. На сцене я не могу танцевать роль влюбленной героини, одна только техника танца приносит мне успех у публики. Ваши письма были мне большим утешением. Захотите ли вы продолжать нашу дружбу?»
Закончив читать, Андрей долго сидел, сжав кулаки, с потемневшим лицом и гнев закипал в нем, несмотря на усилия сдержать его. Наконец он вскочил и пошел бродить по городу. Выйдя к реке, он прошел быстрым шагом по набережной до самых предместий, так же быстро вернулся, пройдя несколько километров, и лишь после этого смог уснуть. На другой день на службе он был рассеян, а когда вернулся домой, сел за стол и задумался над чистым листком бумаги, не зная с чего начать и как обратиться к ней в письме.
«Лидия! В детстве однажды я отобрал у кота птичку, пойманную для развлечения, потому что был он сыт и хотел только позабавиться. Она сидела у меня на ладони и я слышал, как колотится ее сердечко. Когда я погладил тихонько ее по головке и крылышкам, она стала судорожно вырываться, испугавшись меня не меньше кота. Прочитав ваше письмо, я захотел посадить вас на колени и утешить, как испуганную маленькую девочку, но боюсь, что вы отшатнетесь от меня в страхе, который доставляет вам внимание мужчины. Я нахожусь еще под сильным впечатлением от вашей истории, поэтому не могу ясно мыслить. Я хочу только сказать, что испугавшись темной комнаты, маленькая девочка даже не предполагает, насколько она красива и уютна, когда в ней включен свет. Я напишу вам об этом, когда немного приду в себя и соберусь с мыслями. Сейчас же я тороплюсь отправить письмо, чтобы сократить муки неизвестности, которые, я чувствую, терзают вас по поводу моего отношения к этой истории. Так вот, если вы признаетесь, что вы убийца — во что я никогда не поверю — я и тогда не смогу перестать любить вас. Считайте себя моей маленькой сестрой. Вы успокоились? Я скоро вам напишу. До свидания, моя дорогая.»
Это письмо пришло через три дня после возвращения Лидии домой. Оно произвело на нее такое впечатление, что она не могла прийти в себя от счастья. Только сейчас она поняла, как много для нее значило его мнение и с каким неосознанным волнением она ждала его приговора. Он действительно решал, жить ей или умереть. Лидия еще обдумывала, что написать в первом письме, в котором сможет говорить совершенно искренне и открыто обо всем, а ее ждало уже второе письмо, которое определило всю их переписку.
«Лидия, моя дорогая девочка, прочитав несколько раз ваше письмо, я определил, что больше всего потрясло меня в вашей исповеди. Чтобы вам было понятней, я начну издалека. В Петербурге у меня осталась двоюродная сестра, немного старше меня, с которой меня связывает нежная дружба, мы долго воспитывались вместе у нашей бабушки. Лет семь назад, когда я был еще очень молод, а моя сестра Аня поступила уже в театральную труппу к Вере Федоровне Комиссаржевской, у нее была подруга, прелестная молодая женщина, тоже актриса. Я был настолько очарован ею, что влюбился, впрочем, совершенно платонически. Во-первых, потому, что благоговел по-детски перед женщинами (это и теперь за мною водится), во-вторых, потому, что она была женой поэта, которым я сильно увлекался в то время. Я не буду называть его имени[1], хотя вы можете догадаться сами, так как знаете его стихи. Его жену зовут Любой. Я приходил к ним в театр, старался попадаться ей на глаза, когда она шла с репетиции с Аней домой, приходил часто к Ане в надежде застать у нее предмет обожания, в общем, вел себя, как дитя — или как влюбленный. Аня подшучивала надо мной, Люба была ровна и приветлива, она не принимала меня всерьез хотя бы потому, что я был намного младше ее. И вдруг настал черный для меня день. Стоя у театра, я увидел, как моя обожаемая Люба, мой Идеал, моя Звезда, вышла из театра с господином, совершенно не напоминающим ее мужа, и пошла, держа его за руку. Они о чем-то говорили и весь их вид, их жесты, нежные взгляды говорили об их близости. Усаживая ее на извозчика, он поцеловал ее руку, а потом, украдкой, — в губы. Я остался стоять, как пригвожденный к месту. Когда я обрел способность воспринимать действительность, я преисполнился такого негодования, разочарования и презрения, что, придя к Анюте, все ей высказал, употребляя самые резкие выражения. Хорошо, — сказала сестра, я расскажу тебе историю ее замужества, если ты дашь мне клятву, что никогда и никому не расскажешь об этом. Тогда ты поймешь трагедию этой женщины и простишь ее, если у тебя есть сердце и разум. И она рассказала со слов самой Любы, которая была очень откровенна с подругой, о том, что брак этот был изначально свершен по великой любви. Ее будущий муж любил ее безумно и добивался очень долго, чуть ли не четыре года. Она была для него Прекрасной Девой, Пречистой и Светлой. Он боготворил ее. Наконец, она согласилась выйти за него замуж, покоренная его возвышенной любовью. Она была молода и невинна и не представляла сущности брака, она полностью доверяла ему. Проходили дни, месяцы, а она все еще была для него Пречистой Девой и Прекрасной Дамой. Он держал ее за руку и говорил о своей великой любви. Он позволял себе прикоснуться поцелуем к ее лбу. Он все время твердил, что никогда не осквернит ее грубыми ласками, какими ласкают развратных женщин. Между тем, когда у него возникало вдруг желание таких ласк, он искал их как раз у таких женщин, в пьяном разврате. Она же оставалась для него образом Вечной Женственности. Ее это приводило в растерянность. Она не могла понять своего предназначения в этом браке. Зачем она ему нужна? И зачем ей нужен он? Поставив ее на пьедестал, он уже не интересовался ее истинной душой, она стала для него Символом, то есть предметом неодушевленным и, что еще ужаснее, бестелесным. Вся ее неосознанная жажда любви осталась жаждой, то есть мучила ее, пока она не встретила человека, который влюбился в нее, что было не сложно, но и приложил все усилия к тому, чтобы увлечь ее. С ним она наконец узнала счастье и простые радости разделенной любви. Муж при этом посвящал ей стихи вроде таких:
Когда сестра все это мне рассказала, я ужаснулся, потому что даже я, тогда безусый юнец, понимал, что Женщина — это душа и тело, так и у Любви есть душа и тело, которые неразрывно связаны, как две стороны одной медали. И одной без другой не бывает. Она была любима, как Душа, да и то превратно, вы
