представить здешним мудрецам». 51 За столик сели мы. Закуски и разговор о том, что русский прожить не может без икры; потом — изгиб форели синей и разговор о том, кто ныне стал мастер теннисной игры; за этим — спор довольно скучный о стачке и пирог воздушный. Когда же, мигом разыграв бутылку дружеского «Грав», за обольстительное «Асти» мы деловито принялись, — о пустоте сердечной страсти пустые толки начались. 52 «Любовь… — и он вздохнул протяжно: — Да, я любил… Кого — не важно; но только минула весна, я замечаю — плохо дело; воображенье охладело, мне опостылела она». Со мной он чокнулся уныло и продолжал: «Ужасно было… Вы к ней нагнетесь, например, и глаз, как, скажем, Гулливер, гуляющий по великанше, увидит борозды, бугры на том, что нравилось вам раньше, что отвращает с той поры…» 53 Он замолчал. Мы вышли вместе из клуба. Говоря по чести, я был чуть с мухой, и домой хотелось. Солнце жгло. Сверкали деревья. Молча мы шагали, — как вдруг угрюмый спутник мой — на улице Святого Духа — мне локоть сжал и молвил сухо: «Я вам рассказывал сейчас… — Смотрите, вот она как раз…» И шла навстречу Виолета, великолепна, весела, в потоке солнечного света, и улыбнулась, и прошла. 54 В каком-то раздраженье тайном с моим приятелем случайным я распрощался. Хмель пропал. Так: поваландался, и баста! Я стал работать — как не часто работал, днями утопал, ероша волосы, в науке, и с Виолетою разлуки не замечал; и, наконец (как напрягается гребец у приближающейся цели), уже я ночи напролет зубрил учебники в постели, к вискам прикладывая лед. 55 И началось. Экзамен длился пять жарких дней. Так накалился от солнца тягостного зал, что даже обморока случай произошел, и вид падучей сосед мой справа показал во избежание провала. И кончилось. Поцеловала счастливцев Альма Матер в лоб; убрал я книги, микроскоп — и вспомнил вдруг о Виолете, и удивился я тогда: как бы таинственных столетий нас разделила череда. 56 И я уже шатун свободный, душою легкой и голодной в другие улетал края — в знакомый порт, и там в конторе вербует равнодушно море простых бродяг, таких, как я. Уже я прожил все богатства: портрет известного аббатства всего в двух копиях упас. И в ночь последнюю — у нас
