Нам очень понравилось, как он сказал. Это было так научно и серьезно — как в жизни, и поэтому мы сразу согласились. Оставалось понять, как этого достигнуть.
Степан Сергеич, довольный тем, что отбившийся от рук сын обратился к нему за помощью, и не обращая внимания на протесты жены (“Вот вышибет кому-нибудь глаз — будешь отвечать”), растолковал Сереге, как и что, а он назавтра все объяснил нам.
Надо было две примерно одинаковые орешины аккуратно скрепить толстыми концами, а тетивой потом стянуть тонкие концы. И тетиву делать не из бечевки, а из сплетенных и надраенных воском шелковых ниток, которые Серега принес с собой. Хорошо бы еще и орешины предварительно высушить, но на это у нас не было времени.
Мы перепортили немало ореховых прутьев, но за два дня соорудили настоящий боевой лук с нас ростом. Не лук, а загляденье. Стрелу тоже выстругали не спеша и на совесть — с заостренным патронным наконечником.
В первом же пробном выстреле эта чудо-стрела просвистела мимо мишени, прибитой на щелястый забор, точненько в оградную щель, вжикнула вдоль улицы и насквозь пробила ведро с водой, что колыхалось на коромысле у одной из дальних Мишкиных соседок, которая остановилась поточить лясы с другой. Соседки сначала ойкнули, а потом заголосили…
— Добре сробили, — похвалил дядя Саша лук и с удовольствием его конфисковал…
Второй лук ему еще больше понравился, хотя мы из него даже стрельнуть не успели: участковый держал нас на строгом пригляде.
— Запаримся луки для него делать, — сказал Серега. — Делаем два дня — изымает вмиг, никакого расчета.
Мечта рушилась на глазах.
— Можно заменить лук на рогатку, — нерешительно предложил Мешок.
Рогатку, конечно, проще спрятать от дяди Саши, но для артистических представлений, к которым мы готовились, никакого сравнения с луком — совсем не тот эффект.
— Тогда надо очень классную рогатку, — предположил Серега. — Красивую.
Рогатки у всех нас где-нибудь валялись, потому что — как же без рогатки? Только, при всей простоте изготовления, были они, прямо сказать, неказистые. Рогатину еще можно выстругать покрасивее, но с резиной — беда. Камеры от довольно редких еще мячей и тем более камеры от велосипедных шин заклеивались и переклеивались до последней возможности, и если уж становились совсем негодными для починки, то мудрено было откроить с них резину и на рогатку.
Мешок достал из-под стрехи свою, но мы ее согласно забраковали.
Я знал одну ну просто сказочную рогатку. Резина на ней не с какой-то камеры, а неведомо откуда — красная, крепкая, в растяге на всю длину руки и даже больше. Богатство это принадлежало совсем взрослому пацану.
Весь вечер я уговаривал Толяна сменять рогатку, но он, убедившись, что у меня ничего стоящего нету, гнал меня прочь, чтобы я не зудел и не приставал банным листом. Потом я удумал. Я знал, где у моего деда хранится целый горлач с красивыми монетами, на которых рабочий лупит молотом по наковальне. На монетах был написан давний-предавний 1927 год и еще написано 50 копеек, но в магазинах эти пятьдесят копеек не принимали даже за десять, так что монеты можно было только разглядывать или играть ими в расшибалочку, потому что эти пятьдесят копеек по размеру были с медаль.
Я обменял горлач на волшебную рогатку и клятвенно пообещал себе, что куплю деду зубы даже раньше, чем бинокль.
Когда через несколько дней дед прознал про монеты, он долго смотрел на меня, даже уже и не разочарованно, а как-то совсем потерянно, будто сомневался в нашем с ним родстве, хотя дедом он был мне со стороны матери и никаких сомнений у него не могло быть и в помине.
— Ты не яурей, — сказал дед. — Ты адивота кусок.
И ушел, забыв даже про подзатыльник, полагающийся мне по его же неумолимой таксе. Но — вспомнил, вернулся и засветил. Я тут же решил, что никакие зубы покупать ему не буду.
С того дня дед полностью махнул на меня рукой, отказываясь видеть во мне не только еврея, но и вообще — человека. Только в конце восьмого класса дед снова посмотрел на меня с надеждой и посоветовал в девятый не идти, а идти в училище, где из таких вот балбесов готовят зубных техников, потому что зубы человеческие — это самый надежный источник обогащения. Я не согласился и сказал, что у человека есть и другие органы для обогащения и, например, гинеколог…
Дед глянул на меня с разочарованием и отвращением, примерился к традиционному подзатыльнику, но не решился…
Надо сказать, что эта обменная операция с рогаткой так и осталась на всю жизнь моим самым удачным коммерческим предприятием…
Рогатку я сразу принес друзьям, и, не откладывая более ни на минуту свою затею, мы тут же на дворе Мешка приступили к тренировкам по стрельбе. Мишень нарисовали на стене сарая и прочертили несколько барьеров: метрах в десяти от мишени, подальше и совсем далеко — метров за пятьдесят. Набрали гору камешков и принялись вколачивать их в сарай, выбивая щепу из трухлявых бревешек.
Выяснилось невероятное — Мешок был прирожденным стрелком. Он с любого расстояния всаживал один камень вслед другому прямо в середку мишени, пробив худое бревнышко насквозь. О том, чтобы ставить его с яблоком, не могло быть и речи. Мы снова оказались без сына Вильгельма Теля.
Жребий выпал на Серегу.
— А где мы сейчас, в начале лета, яблоко найдем? — с надеждой спросил Серега.
— Давай я из погреба картошину притащу, — нашелся Мешок. — Какая разница?
— Пацаны, — попросил Серега, — давайте поначалу чего-нибудь побольше картошки. Страшно ведь…
— Может, арбуз? — предложил Тимка.
— Арбузов няма, — сказал Мешок, — но есть кочан капусты.
Он притащил из погреба кочан, и мы установили его на Серегиной голове. Серега мужественно стоял, закрыв глаза, и только правое колено его мелко дрожало. Мешок стрельнул, и камень с хрустом пробил кочан, вылетев с другой его стороны с капустным шмотьем впереди себя.
— А это не хуже Вильгельма Теля с его луком, — обрадовался Тимка красочному зрелищу.
Было решено найти зрителей и провести пробный показ номера. Серега совершенно справедливо предложил нам троим бросать жребий на сына перед каждым новым выстрелом. Жребий опять выпал на него.
Предвечерние улицы были пустынны, но, свернув на свою, я увидел компанию взрослых пацанов на бревнах, сваленных у калитки нашего соседа Трофимова. Скоро из этих бревен сосед нарежет столбики для новой ограды, а пока на них удобно сидеть за неторопливой вдумчивой беседой, или шлепать по ним старыми пухлыми картами, или острым ножом вырезать по коре свои инициалы… Пацаны шлепали картами.
Мы решили, что эта компания вполне подходит для первого выступления, и я пошел к ним объясниться. Пошел совершенно безбоязно, потому что все они — с нашей улицы, и кроме того, среди них сидел тот самый Толян, у которого я вчера и выменял его классную рогатку…
— Чой-то я не понял, салага, — сплюнул Толян на бревно. — Ты мне предлагаешь заплатить рубль за то, что я посмотрю, как ты стрельнешь из моей рогатки?
— Не рубль, а десять копеек, — напомнил я ему про реформу денег, которую провели в начале года, чтобы мы ходили в кино всего за десять копеек, а не за целый рубль, как ходили раньше.
— Не важно: по-старому — рубль, — стоял на своем Толян.
Подошел Серега и рассказал про Теля, яблоко и демонстрацию меткой стрельбы. Толян слушал, поплевывая и подмигивая своим приятелям. Потом взялся дурковать.
