Насовский был безусловным светилой, и Таисию стало жалко до слез. Мы с дрожащими губами обступили ее, не обращая внимания на ее “оставьте меня, помогите мне”, и не знали, что сделать и как загладить нашу перед ней вину не важно в чем.
На Мешке и совсем лица не было. Он вышел на крыльцо, поднял свои огромные глаза вверх — точненько на вывеску “Богушевская поселковая поликлиника” — и зашептал с паузами, запинками, поправками, но очень настойчиво и убежденно: — Пусть Таисия не умрет… Сейчас пусть не умрет… Потом, от старости — конечно, но не сейчас… Господи, сделай так!
И Таисия не умерла, а совсем даже наоборот — долго еще портила нашу жизнь…
Позже появилось вполне разумное объяснение чудесному избавлению Таисии Николаевны от неминучей смерти.
Чтобы смотреть нас на рентгене, нам поставили туда скамеечку, на которую мы и вставали перед аппаратом. Таисия взгромоздилась на ту же скамейку, и Насовский на какое-то время потерял дар речи. Потом он отхлебнул изрядную порцию своего лекарства от лучей и изрек:
— Сказочная каверна!.. Не жилец… Совсем не жилец…
Но Мешок нисколечко не сомневался в своем даре и в истинных причинах исцеления Таисии, потому что заказанные им чудеса и должны выглядеть самыми обыденными событиями, чтобы никто не догадался про его тайную миссию и необыкновенные возможности…
Сейчас, когда читателю точно известно место, где совершал свои чудеса Мешок, наверное, появятся возмущенные очевидцы или даже самые настоящие уроженцы поселка Богушевск Витебской области, которые начнут размахивать пропиской в паспорте и доказывать, что все это — сплошная фантазия и ничего подобного в Богушевске отродясь не было: ни этих жителей, ни этих событий. Конечно фантазия. Все, что мы любим, во что мы верим, что мы помним и храним, — все это только наши фантазии. Но если поднять глаза вверх и честно повторить фантазии, в которые мы верим, а потом не забыть сказать “Господи, сделай так”, то все наши фантазии обязательно станут реальностью. Если, конечно, ты при этом вправду желаешь только добра и справедливости и не выкраиваешь какой-то выгоды для себя. И вот это уже — очень трудно. Из всех людей, кто такое бы умел, я знаю одного только Мешка, но и у него очень часто все получалось наперекосяк.
4. Мешок (Бремя чудес)
После замечательного воскрешения Таисии Николаевны Мешок ненадолго встряхнулся и стал почти прежним, но дальше все понеслось вкривь и вкось, и можно было только удивляться, сколько же несчастий происходит на свете из одного только светлого желания очевидной для всех пользы.
Мешок пожелал, чтобы исчезли хлебные очереди.
Наверное, к этому времени мы уже почти догнали Америку по запасам зерна, и оставалось еще чуть- чуть поднапрячься, но тут Америка сама испугалась и стала продавать нам свое зерно, лишь бы мы перестали за ней гоняться. При этом все равно она оставалась нашим заклятым врагом и зерна нам продавала совсем мало, а поэтому и хлеба вдруг стало очень внехватку.
К хлебному магазину выстраивалась длиннючая очередь, в которой стоять приходилось с раннего утра, когда и магазин был еще на замке, и до самого обеда. Можно было все время и не стоять, но надо было прибегать и посматривать, чтобы не прозевать совсем, а потом еще сгонять за всеми домашними и поспеть всем гуртом занять скарауленное место в очереди, а эти места, как правило, занимались по два-три раза вразбивку, потому что хлеб выдавался по две буханки черного (и, когда был, по батону белого) в одни руки. Нам с матушкой этих двух буханок, которые я покупал, хватало на три-четыре дня, а соседям приходилось набирать сколько только возможно, потому что хлебом кормили домашнюю живность. С этой дурной привычкой громогласно боролись на всех собраниях и плакатах, но других кормов не было, а справедливыми словами о цене хлеба, который всему голова, хрюшек не накормишь…
В общем, Мешок пожелал совершенно правильно, иначе бы все эти каникулы так и прошли у нас в очереди за хлебом. Но, зная, что даже с правильными желаниями все может получиться совсем неправильно, Мешок постарался все предусмотреть и пожелал вдогон, чтобы сам хлеб не исчез. Радуясь своей предусмотрительности, Мешок еще раз все внимательно повторил и с чистой совестью произнес им же установленный пароль, запускающий всю эту неведомую механику: “Господи, сделай так”. И очереди — исчезли.
Буквально на следующий день объявление на дверях хлебного магазина разъясняло моим землякам новый порядок покупки хлеба. Отныне хлеб продавался по спискам всех семей поселка из расчета одна буханка черного и полбатона белого на каждого человека. В поселке и окружающих его деревнях начался скотобой.
Хозяйки плакали, хозяева матерились, животные стонали молча, но Мешок, даже и затыкая уши, слышал эти смертные стоны. С того времени Мешок стал вегетарианцем. Само слово мы узнали много позже, а в те дни считали, что Мешок просто придуривается, но Клавдяванна здорово переполошилась, подозревая у внука какую-то неведомую и редкую болезнь. Не добившись результата привычным воспитательным набором из плача, проклятий и подзатыльников, бабка собрала узелок с закуской, прихватила бутылец самогона и поволокла Мешка к “дохтору” Насовскому, чтобы тот вправил мозги ее неслуху.
Насовский сначала отнекивался, разъясняя Клавдеванне, что он здесь совсем по другой части, но та развернула хустку с закуской, и перед этой скатертью-самобранкой доктор не устоял, тем более что специалиста по мозгам в нашей “полуклинике” все равно не было.
— Вы, дохтор, скажите этому паршивцу, что у меня на зиму только бульба с салом, — поучала Клавдяванна Насовского. — Иньшей еды у меня для него няма.
— Мне хватит и одной бульбы — без сала, — буркнул Мешок.
— Что же вы, молодой человек, бабушку огорчаете? — неестественно ласковым голосом промурчал Насовский, любовно разглядывая на свет стаканчик с самогоном. — Вам надо быть сильным… Единственный мужчина в доме… Мужиком надо быть… — Доктор заглотнул всю порцию единым махом и зажмурился. — А от бульбы без сала — какая сила? Один только крахмал. — Насовский сквозь выбитые самогонкой слезы шарил чем закусить — ухватил чищеную луковицу, хрустко откусил от нее, как от яблока, и тут же заойкал-заухал: — Ух, как ядрёно — слез не напасешься… — Он нашарил графин с водой, хлебнул из горлышка и отдышался, а потом достал большучий носовой платок, утерся им, ухло прочистил горло и следом — огромный свой нос и совсем пришел в себя…
— Так о чем мы, молодой человек? — Доктор разминал папироску, а Клавдяванна наново наполняла его стаканчик. — Ах да, бульба, крахмал… Поверьте мне: от крахмала только воротнички стоят…
— Какие воротнички, дохтор? — Клавдяванна зорко следила за ходом лечения. — Скажите этому обалдую, чтоб не кочевряжился и ел что дают. Насовский затравленно посмотрел на Клавдюванну и потянулся к стаканчику. Ему еще не приходилось вести врачебный прием в таких неблагоприятных условиях под диктовку решительной старушенции, а Мешок, уловив этот полувиноватый взгляд, неожиданно решился откровенно все объяснить.
— Их нельзя есть… они такие же, как мы… они плачут от боли… и от страха… только говорить не могут… молча плачут… я слышу… они все понимают… не словами, но понимают… и плачут молча… бессловесные — так и есть их?.. Бабка рассказывала, что я до трех лет тоже не говорил… молча жил… так что — меня тоже?.. А годовалые дети совсем не говорят… тоже бессловесные… никакой разницы: годовалый дитё или молочный порося…
Насовский внимательно рассматривал Мешка, потом хмыкнул, хлопнул стаканчик, крякнул, взял подсуеченный Клавдеванной лапоток свежезажаренной свиной печенки, понюхал, опять глянул на Мешка
