— Не паникуй, — прикрикнул Бодич. — Я и сам не знал. Пока сержант Мэйсл, вот она тут сидит, меня не просветила. Улисс должен был уходить от моря с веслом на плече, пока не найдет людей, не знающих, что такое весло. Пришлось пройти долгий путь от берега, Орешек. Все еще трясешься? Так быстро попался, ясное дело. Можешь перечитать «Одиссею» в камере смертников. Освежишь в памяти напоследок. Хорошая идея. Можешь читать его по-гречески. В этом штате утверждение приговора — долгая волокита. Колесики в колесиках. Наши либералы растягивают твою агонию по капелькам, но штат неумолим. Лет через десять- двенадцать эти колесики сойдутся на каком-нибудь шприце…
— Отис… — опять начал я.
— Заткнись. Но арахис — это новый мир. Итак, он раскрыл ладонь, — берем вилы для орехов. Та же история, что с веслом. Один парень — это был я — отправился с вилами для орехов на плече и шел, пока не повстречал другого парня — который не знал, для чего эта штука нужна. Хороший вопрос, я тебе скажу, ты для меня прямо как вилка в заднице, коль вылез с ним. Слушай дальше! Ты втыкаешь зубья в землю у самого стебля, поближе к корням. С листьев скачут сверчки там разные, кузнечики, даже жучки-светлячки в промозглых сумерках. Ты выкорчевываешь весь куст, вместе с корнями. И вот они — маленькие грязные клубеньки истины. Грязные, зато питательные. Правда нам на пользу.
— Теперь я могу высказаться? — спросил я.
— Нет, — ответил Бодич.
Он раздул горячий конец сигареты и показал мне.
— Видел? Прижжешь краба сигаретой, он сразу пятится. То же самое и с правдой, вот в чем штука.
Я обвел глазами комнату и снова взглянул на него.
— Я не верю.
— Да? Ну, это просто метафорический винегрет, только и всего. Новая техника допроса. Пытка, можно сказать. Выдавай смешанные метафоры, пока у допрашиваемого не закружится голова и его не стошнит — такая у меня работа. Метафора предназначена, чтобы нести, а нести она должна смысл. Я не стану прижигать тебе задницу спичкой, но тебе покажется, что я это делаю.
Он глубоко затянулся сигаретой.
— Не давай мне сбить тебя с толку. У тебя есть что сказать? Давай, выкладывай. Когда доходит до правды, никакого времени не жаль.
Я не успел заговорить, как он перебил:
— Заткнись. Мы говорили об арахисе. Мелкая монетка за маленькие, крошечные, незаметные пустышки — такой ты и есть, орешек: никто.
— Отис, — сделал я новую попытку.
— Мы тебя проверяли. Ты никто и ничто. Все удивлены, что такой пустой тип, как ты, остается жить в этом городишке. Плата за квартиру — сам знаешь. Неизбежное расслоение общества. Пустые люди вытесняются. Времена переменились. Но вот такой Орешек, как ты, временами дает старому сборщику орехов вроде меня случай встряхнуть всю инфраструктуру. Вот я тебе прямо в лицо скажу…
Он нагнулся ко мне так, что мы оказались нос к носу.
— …Вот тут грязный клубенек ждет, чтобы его выкопали и съели целиком, зеленым, если мне вздумается. Вот тебе мое мнение. Ты, сдается мне, очень зелен, орешек. Зелен, как рог, что у квакши между ног.
Он прошагал к стене, вернулся назад.
— Заберешься подальше в лес, парень, так это лакомство.
Он снова прошелся по комнате, повернулся:
— Ты залез в самую чащу нашего леса. — И вдруг предложил: — Закуришь? А мне разрешишь?
— Эти служаки над тобой смеются, Орешек. Не надо мной. Над тобой. Ты и тот фильм смотрел? «Дикие сердцем»? В том кино «Орешек» — любовное прозвище. Говорят, есть и такой роман, хотя кроме сержанта Мэйсл его никто не читал. Сержант у нас отвечает за связи с культурой. Связь между штабом и всякой ерундой за его пределами. С теми девяноста процентами человеческого мозга, в которых никто ничего не понимает. Она отсеивает эту чушь. Ты уж мне поверь. Правда, бывает, и она не срабатывает. Поскольку девяносто процентов мозга полная чушь, то понятно, что с мозгами не справиться. Помалкивай. Меня что интересует — не сумеют ли они устроить фильтр прямо в голове. Вроде как вспомогательный. Я так целиком «за». И все равно, нам приходится хоть краешком в этом понимать. А потому хоть в деле сержанта и сказано, что она стенограф и специалист по судебной антропологии со степенью в филологии, а на самом деле она наш фильтр для дерьма. Она смотрит все фильмы. Она читает все книги. Она слушает всю музыку, какая есть. Если Камилла Палья что-то такое сказала, сержант может ее процитировать. И культуре это на пользу. Здесь под культурой понимается что-то другое. Здесь «культура» — это то, что держит машину на весу, пока мы крутим колеса. Понял?
Он опять встал нос к носу со мной.
— Извини уж, коль от меня несет табаком и салями, но я собираюсь раскрутить тебя.
— Скорее несет мокрыми пеленками, — поправил я.
Бодич переждал смешки в тени за своей спиной и только потом склонился ко мне, навис в шести дюймах над моим лицом и тихо заговорил:
— Похоже, я влюблюсь в тебя до смерти, морда ты этакая. До самой иголочки. Чувствуешь запашок спирта? Это тебе дезинфицируют сгиб локтя. Ах, парень, ни один укол не сравнится с летальной инъекцией. Она пробивает либеральный дым, как пожарный шланг на полной мощности.
Когда Бодич выпрямился, в его позвоночнике явственно хрустнул шейный позвонок — как сучок в горячем огне.
— Дерьмо! — отчетливо выговорил он и схватился за шею. — Все учтено? — он почти кричал. — Это старая дрянная история, Орешек. Подвозишь женщину домой. Она пьяна. Ты с ней совершенно не знаком. Выбран из нескольких других незнакомцев. Все равно девка тебе дает. Это не так легко проглотить. — Он растирал шею. — Посмотрим-ка. Тебя приглашают на стильное суаре. Ну и что? Ты мастеришь для них рамы. Это не причина, чтоб они делились с тобой своими женщинами. Тут классовый вопрос, Орешек. У них есть, а у нас нет. Чтобы ты оказался с ней, это все равно как если бы я с ней оказался, а это так же вероятно, как если бы Роланд Кирк сыграл на шести саксофонах — да простится мне культурное сравнение, которое может прямиком дойти до твоей башки. Да, Орешек, вот сержант Мэйсл у нас просто обожает джаз. Она водит нас на семинары. Культурный «винегрет» сбивает подозреваемого с ног, так. Путает его историю. Он — это ты. У нас здесь в штаб-квартире разработаны две-три техники, и одна из них в том, что мы весь допрос бросаемся культурными метафорами, пока у тебя крыша не поедет и ты не загадишь комнату мелкими грязными комочками правды. Ну, не пора ли тебе закашляться, Орешек? Не то тебе предстоит долгая ночь любви. И, знаешь, Орешек, бьюсь об заклад, что еще до рассвета ты будешь визжать, как туалетная дверь в дешевом отеле. Это потому, что в нашем заведении любить — все равно как трахать правду. И, слушай, Орешек, как обыденная, нормальная будничная концепция она необратима. Ясное дело, она ужасна и заливает все светом. Так вот, если ты снизойдешь, или сломаешься, или просто сдашься и признаешься в убийстве миссис Рени Ноулс, то избавишь многих из нас от пассивного курения. Мы нашли у тебя в кармане ее телефонный номер, и ты ее сцапал, прости за мой прямолинейный судебный жаргон. Анализ на ДНК будет готов через несколько недель, но что из этого? Мы берем тебя как убийцу, простачок. Твой телефонный номер подписан «Отис», но все равно он твой. Признавайся, и мы дадим тебе время объяснить эту странность.
«Отис», — думал я. Отис.
Бодич кивнул на стенографистку.
— Смотри, сержант начинает нервничать. Как порхают над клавишами ее лакированные ноготки! Она нервничает потому, что знает: если бы я на минуту заподозрил ее в преступлении, я бы ее прижал к полу и сам взял у нее кровь. Она меня уважает, потому что знает, какой девиз выгравирован на стволе моего пистолета, откуда вылетает пуля: «Подается справедливость средней поджаристости». — Он усмехнулся: — Это довольно длинный ствол.
Он отошел на пару шагов, подтянул штаны, развернулся и заявил:
— Два зеленых, что ДНК твоя.
Из кармана он вытащил несколько купюр и показал их всем присутствующим.
