Я вернулась в Виндзор в отвратительном настроении. Королева, напротив, весела, прекрасно себя чувствовала и прекрасно выглядела. Она из тех, кого беременности красят. Если бы их еще только можно показывать, гордиться своим животиком, благосклонно отвечать на комплименты по поводу его увеличения…
Ее совершенно не беспокоит ни то, как она будет рожать, ни куда денется ребенок. А зачем, если для этого есть верная Кэтрин, которая все организует, все придумает, в случае необходимости отсидит в Тауэре… Я мысленно ворчала до тех пор, пока вдруг не осознала, что веду себя, как настоящая старуха! Это что еще такое, я действительно так постарела?! Господи, я не хочу стареть.
Невольно задумавшись, пришла к неутешительному выводу: я здесь пятнадцать лет, сколько еще пробуду, неизвестно. За эти пятнадцать лет бывало всякое — и Тауэр, и роды, и риск, и смертельная опасность, не было только одного: спокойной, нормальной жизни. На таком вулкане поневоле состаришься. Как-то незаметно из старшей сестры Рыжей я превратилась в ее мамашу, утешительницу, хранительницу, жилетку для слез, вечную палочку-выручалочку, всегда готовую подставить плечо, подать воды, утереть сопли или поухаживать за опасно больной.
При этом собственная жизнь не просто отодвинулась на задний план, а вообще исчезла. У меня числился номинальный муж, живший сам по себе, я ни от кого не принимала ухаживания, даже с друзьями вроде Сереги-Парри или Влада-Мелвилла разговаривала на бегу и по делу. И сколько так будет продолжаться?
Рыжая должна родить Шекспира, а я ребенка куда-то пристроить, чтобы его могли вырастить и воспитать. О Стратфорде-на-Эйвоне и думать не стоило, это только совсем наивные люди могли считать, что человек, родившийся и выросший у малограмотного перчаточника, умудрился не только выучить несколько языков, но и стать гениальным автором пьес и сонетов. Я видела Джона Шакспера, ничего против него не имела, но понимала, что он немыслимо далек от блестящего будущего автора «Гамлета».
Но если не Стратфорд и не Шаксперы, то кто? Если я просто заберу ребенка и уеду с ним подальше от двора, то обязательно пойдут слухи… И все равно другого выхода не оставалось.
Теперь все мои мысли сосредоточились на программе воспитания будущего гения, но уже не в Стратфорде, а где-нибудь подальше от Лондона. Может, увезти его в Италию? Шекспир вроде немало писал об Италии. Или в Данию, чтоб набрался там знаний о королевской семье и дворе? Нет, пока рано…
И все же увозить придется, если мы с Шекспиром (я уже упорно называла будущего сына Елизаветы именно так) останемся в Англии, то его ненормальная мамаша вряд ли даст нам спокойно жить. Следовало бояться слухов не из-за моей неожиданной отставки, а из-за Елизаветы. Мало ли что придет в голову Рыжей? Она же запросто может в порыве страсти или, наоборот, злости ляпнуть Дадли о сыне. И сам лорд не такой дурак, чтобы не догадаться…
Что за пара, а?! Ни тебе пожениться нормально, ни дите родить, ни воспитать… Им тут одной меня мало, нужен целый штат спасателей. Разве можно таким Шекспира доверять? Конечно, нельзя! А кому можно? Мне можно, но не получится.
И хотя времени впереди было еще немало, я задумывалась над этим серьезно.
Я не могла придумать, кому отдать на воспитание ребенка, и в то же время хорошо понимала, что женщина моего возраста (это в душе я молодая и энергичная, но Кэтрин Эшли уже много лет) просто не сможет воспитать ребенка до совсем зрелого возраста.
Все мои сомнения очень быстро разрешил лорд Дадли. Поняв, что Елизавета беременна, он, что называется, поставил вопрос ребром: не позволю отдавать куда-то свое дитя! Будет воспитываться у меня, и все тут, место найду, выращу… воспитаю… найму лучших учителей… дам великолепное образование… И все с этакой обидой благородного рыцаря, блин!
Понятно, что я в такой расклад не входила, не нужна ему Кэтрин Эшли в качестве воспитательницы его сына. Конечно, Роберт Дадли мог дать ребенку и воспитание, и образование. Сколько я ни силилась, вспомнить, были ли у него дети, не смогла. Но почему-то с души воротило при одной мысли, что воспитывать будущего Шекспира будет вот этот хлыщ. Как бы ни была влюблена в своего Дадли моя Рыжая, лично мое нутро его просто не переносило. Конечно, Джон Шакспер не лучше, но все равно…
И кому жаловаться? Объявить, что ребенка отбирают? Но ребенок чей? Его, Дадли, имеет право.
Оставалось только вздохнуть и поплакать в жилетку Владу. Тот с сомнением покачал головой:
— Дадли рад рождению ребенка, тем более, как ты говоришь, сына, но больше потому, что это означает, что Елизавета выйдет за него замуж. Но поделать мы с тобой ничего не можем, да и зачем? Если она его любит, пусть уж…
Я тоже со вздохом согласилась.
Влад осторожно заглянул мне в лицо:
— Катя, ты словно что-то чувствуешь? Или просто устала?
— И то, и другое. Какое-то недоброе предчувствие. Влад, ведь это Шекспир должен родиться, понимаешь?
Тот усмехнулся:
— Ты так уверенно об этом твердишь, что я начинаю сомневаться…
— Шекспир родился в Стратфорде-на-Эйвоне 23 апреля 1564 года, я это хорошо помню.
— Катя, но это вовсе не значит, что его родила Елизавета. К тому же Шекспир не один человек, а несколько… Что ж ей теперь, целый детский сад рожать?
Я вспомнила предыдущие беременности и хмыкнула, но объяснять, в чем дело, не стала. Это наши с Рыжей бабские секреты.
… 21 апреля 1564 года испанский посол Гонсалес сообщил своему королю, что королева Елизавета уехала в замок Уорвик, принадлежащий Роберту Дадли, чтобы скрыть результаты своего неблаговидного поведения.
Ни для кого не было секретом, что Ее Величество уехала рожать, и от кого будет ребенок, тоже знали все. Но говорить об этом вслух не желавшим познакомиться с Тауэром или вообще плахой не рекомендовалось. Тайно рожали многие, правда загвоздка была в том, что у королевы не было короля. Но двор спокойно принимал и такой расклад.
Обычно Ее Величество отбывала в поездки по замкам немного позже — на лето и начало осени, но все сделали вид, что поняли, насколько устала от придворной жизни королева.
Замок Уорвик огромен, настолько огромен, что там могли затеряться не только королева, но и десяток повитух с кормилицами. Но Елизавета предпочла меня, она прекрасно понимала, что если не спасу я, то не спасет уже никто. Однажды наедине она тихонько поинтересовалась:
— Кэтрин, а ведь это не доктор Бархат спас меня, а ты…
— Когда?
— Когда я умирала от оспы. Ты колола мою руку, я помню, чувствовала сквозь сон…
На том разговор и закончился, это была наша с ней тайна, как и самый первый выкидыш, и то, что я тогда зашила ее.
На сей раз мне совсем не нравилось состояние Елизаветы, у нее были боли внизу живота, это очень плохо. Я злилась: ведь просила же не скакать, как коза, во время танцев, но Рыжей что в лоб, что по лбу! К тому же мне самой было тревожно, томило какое-то недоброе предчувствие. Мысленно я умоляла ее: доноси, роди здоровенького мальчишку, ты должна! Я не могла сказать, что она носит будущее светило мировой литературы, собственно, и сама наверняка не знала.
Дадли ходил гоголем, он верил, что, родив сына, Елизавета все же решится выйти за него замуж. Так думали почти все, потому разговоры о замужестве королевы даже затихли. Все ждали только рождения ребенка, гадая, объявят ли родители о нем и как это будет выглядеть. И, конечно, все делали вид, что ни о чем не подозревают.
Смешно, Уорвик тоже на Эйвоне и совсем недалеко от Стратфорда. Интересно, родила ли жена Джона Шакспера?
