сочли уместным выдать все это «за святую правду». Золя последовательно излагает события. Сначала пристрастное следствие, затем тайный суд, гнусная церемония публичного разжалования, лишения чинов и орденов. Тюрьма. Ссылка на Чертов остров. Все происходит за закрытыми дверями, как будто речь идет о государственной тайне, разглашение которой обезоружит Францию. Золя не может себе отказать в удовольствии поиронизировать на этот счет: «Если бы предатель открыл границу врагу и пропустил бы императора Германии до самого собора Парижской богоматери, и тогда бы, наверное, не предпринимали таких мер к сохранению полнейшей тайны и молчания».
Золя возвращается к обвинительному акту. Теперь он знаком с ним. Какой позор! «Я взываю ко всем честным людям — пусть они прочитают этот обвинительный акт! Сердце не может не содрогнуться от негодования, нельзя сдержать крик протеста».
А что сказать насчет 14 пунктов обвинения, о которых кричала пресса? Существует только один пункт — «бордеро». Но как раз по нему-то эксперты и не пришли к соглашению.
Теперь пишется легко и почти без помарок. Нужный тон найден. Чтобы как-то оправдать приговор, распустили слухи о существовании сугубо секретного документа, где упоминается о каком-то «Д». Золя не видел этого документа, но он может и о нем сказать — ложь! Ибо не существует никакого документа, обнародование которого могло бы повлечь войну.
«Теперь мы подошли к делу Эстергази», — записывает Золя. Честный человек нашелся. Это полковник Пикар. Он сменил умершего полковника Сандгерра и, получив доступ к секретным документам, обнаружил письмо-телеграмму, компрометирующую майора Эстергази. Пикар сообщил об этом новому министру генералу Билло и начальнику генерального штаба генералу Буадефру. Началось расследование, и скоро оба генерала, как и сам Пикар, убедились, что «бордеро» написано не Дрейфусом, а Эстергази.
Обвинение Эстергази неизбежно вело к пересмотру всего дела Дрейфуса… «Вот уже год, как генерал Билло и генералы Буадефр и Гонз знают, что Дрейфус невиновен, и они хранят про себя свое страшное открытие!» Их уговаривали пересмотреть дело, уговаривал Пикар, уговаривал Шерер-Кестнер. «Нет! Преступление было совершено, и генеральный штаб не мог уже признаться в своем преступлении».
Золя сказал почти все, что хотел. Еще несколько слов о деле Эстергази, и можно переходить к заключению.
Наступило утро, но за окном темно. Золя перечитывает написанное. Он доволен. Остается придумать последние фразы, придать им особую весомость. Выводы должны быть краткими, бьющими без промаха в цель. Прежде всего о решении двух военных судов: «Первый суд, судивший Дрейфуса, мог быть введен в заблуждение, я это допускаю, но второй, оправдавший Эстергази, бесспорно, преступен». Последние слова. Они родились с самого начала и звучат как лейтмотив во всем его послании к Феликсу Фору.
«Я обвиняю первый военный суд в том, что он нарушил закон, вынося обвинение на основании не представленного суду документа. Я обвиняю второй военный суд в том, что он, подчиняясь дисциплине, покрыл это беззаконие и совершил, в свою очередь, юридическое преступление, оправдывая заведомо виновного.
Выступая с этими обвинениями, я не забываю статью 30 и 31 Закона о печати, изданного 29 июля 1881 года, который наказует…
Я не знаком с людьми, которых я обвиняю, я даже никогда их не видел, у меня нет против них ни злопамятства, ни личной ненависти. Они являются для меня олицетворением социального зла. Я совершаю сейчас революционный акт, направленный к тому, чтобы приблизить торжество правды и справедливости.
Нельзя допускать, чтобы нагло попирались права человека! Всю страсть моей души я отдаю борьбе за торжество справедливости и пламенно верю, что правда восторжествует. Пусть осмелятся вызвать меня в суд, и пусть следствие ведется при открытых дверях!
Я жду».
По совету Клемансо письму дали название «Я обвиняю».
Только позднее стали известны некоторые подробности, которые по-иному расставляли действующих лиц в этой преступной игре. Так, оказалось, что Золя преувеличивал роль дю Пати де Клама. Вдохновителем дела Дрейфуса на всех его этапах был полковник Анри. По-иному предстала на процессе фигура генерала Буадефра. Но имело ли это какое-либо значение? Золя осуждал не отдельных лиц, а порядки, царившие в военном министерстве и генеральном штабе, он осуждал политические власти республики, которые оставляли безнаказанными заведомых лжецов и фальсификаторов, осуждал коррупцию в среде высшего офицерства, осуждал парламентскую систему Франции и в конечном счете наносил удар по всем установлениям Третьей буржуазной республики.
«Я обвиняю» взбудоражило весь мир, а Францию поставило на грань гражданской войны.
Не будем еще раз перечислять причины, которые побудили Золя сделать этот мужественный и решительный шаг. У него были тысячи оснований его сделать. Но вспомним еще раз, что этот поступок совершил пожилой человек, знаменитый писатель, находившийся в зените славы, не нуждавшийся больше в деньгах, владелец уютной дачи в Медане и роскошной квартиры в Париже, человек, привыкший к тишине и покою, озабоченный судьбой близких — Александрины, Жанны, детей. Он мог предоставить другим возглавить борьбу за пересмотр дела Дрейфуса и оставаться в тени, среди пассивно сочувствующих. Но он поступил по-иному. Вольтер жил в Ферне, на границе Швейцарии, куда мог в любую минуту бежать в случае опасности. Виктор Гюго громил Наполеона, обеспечив себе свободу и независимость за пределами Франции. Золя жил в Париже и подвергался не только риску судебного преследования, но и мести фанатичной толпы. Все могло случиться в эти трудные, напряженные дни, и, может быть, и случилось, если верить версии, утверждающей, что в смерти Золя повинны антидрейфусары [23].
20 января 1898 года, через неделю после опубликования в «Орор» «Я обвиняю», Золя было предъявлено обвинительное заключение. Первое заседание суда состоялось 7 февраля. По тактическим соображениям Золя обвиняли только в том, что он «оклеветал» военный суд, оправдавший Эстергази. Организаторы процесса надеялись без особого шума вести неприятное для них дело. Но вышло по-другому. Опрос свидетелей свел на нет усилия председателя суда и режиссеров процесса. И все же Золя признали виновным, приговорили к году тюрьмы и денежному штрафу в размере трех тысяч франков. Золя мало выступал на процессе и первые дни изрядно нервничал, и вообще не строил из себя героя, держался просто, а иногда по-интеллигентски наивно и нерасчетливо. Ему приходилось признаваться, что он не привык к публичным выступлениям и что смущен присутствием в зале публики. Иногда он, не очень к месту, ссылался на свои литературные заслуги, злоупотреблял слишком громкими и патетическими словами. И вместе с тем нельзя было не заметить его внутреннего спокойствия и уверенности, а порою он бросал своим судьям реплики весьма резкие и остроумные. Он не боялся ни тюрьмы, ни толпы.
После приговора Золя по совету друзей и адвокатов подал жалобу в кассационный суд. Приговор был отменен. Но разве могли успокоиться военные власти? Они получили здоровенную оплеуху и, борясь за свой престиж, решили начать все сначала. На Золя была подана новая жалоба со стороны группы офицеров военного суда, который судил Эстергази. Новый суд над Золя был назначен на 18 июля. Присяжные поверенные суда в Версале подтвердили первоначальный приговор. Снова совещание друзей: Шарпантье, братья Клемансо, адвокат Лабори, гравер Демулен. Все единодушно решают, что Золя нужно уехать, немедленно покинуть Францию. Их доводы столь серьезны, что Золя нехотя соглашается. Не заходя домой (совещались у Шарпантье), Золя почти без всякого багажа отправляется в Кале, а оттуда в Англию.
Глава тридцать шестая
Для Золя это было второе путешествие в Англию. В конце сентября 1893 года он был приглашен на конгресс прессы как представитель и глава Общества французских литераторов. Его сопровождала Александрина. Английские романисты и переводчик произведений Золя Визетелли устроили им теплую встречу. Золя помнит, как они высадились у отеля «Савой» на берегу Темзы, как принимали первые поздравления, как вскоре его окружили журналисты и ему пришлось просить их не слишком злоупотреблять его именем. Затем начались торжественные приемы и обеды: у лорда-мэра, в Ковент-Гарден, в Хрустальном
