быть — это уже, видимо, Федор ко мне пробивается, а я к нему рвусь. Он ищет, зовет: ау, где ты, братец, отзовись. От меня, думаю, сейчас одно требуется — как-то высветиться, зазвучать. Чтобы не разойтись нам, не промахнуться, аккуратно выйти друг на друга. Да вот как?
Я старался. Очень старался. Хотя как раз стараться и не нужно было. При парасвязи все само должно получиться.
До той минуты я еще контролировал себя. Помню, что и как. Потом — провал. Начисто вырубился. Может, и дальше что происходило, а может, и нет — не знаю. Не уверен даже, терял ли сознание. Ведь это — лишь мое предположение. Никого же рядом не было, никто меня в беспамятстве не видел. А почему все- таки заподозрил, что был в нокауте, — по времени так выходило. Когда, очухавшись, сполз с тахты и, включив свет, посмотрел на часы, — не поверил: больше часа слетело! Ни фига себе, думаю, где это меня целую вечность носило? Ольга, небось, уже успела компот сварить...
При чем тут, спрашиваешь, Ольга, при чем компот? Вот-вот! Я потом — не сразу — тоже поймал себя на этом: что за чушь?!
Когда я отправлялся дежурить в бункер, никого в доме не было. Знал, конечно: Ольга с минуты на минуту должна подойти. Но про компот... Она и не собиралась с ним затеваться. Лишь на подходе к дому настроилась. Шла мимо фруктового ларька, видит — вишня. Ну и соблазнилась, купила. К тому же варила не на кухне, откуда могли пролезть в подвал запахи, а на веранде. Там газовая плита, и летом Долины иногда пользовались ею. Так что про компот я уж никак не мог заранее знать или догадаться.
Выбравшись из подвала, я прямым ходом на веранду.
— Дай испить.
Она отлила из кастрюли бокал.
— Горячий, не обожгись.
А мне как раз с огня и надо, чтобы унять дрожь. Прихлебываю, смакую. Про себя прикидываю: сейчас сказать, что угадал с компотом, или как-нибудь потом? Дело, сам понимаешь, не в компоте. Раз мне такая ахинея лезла в голову, то с Федором я не мог быть. Ни в сознании, ни в беспамятстве. Исключено. И тут она вставляет в строку:
— Ну и как?
— Божественный напиток! — говорю.
— Я о дежурстве.
— Не знаю, не помню.
— А я знаю. Не было ничего. Ты ведь со мной вязался. У самого училища пристал. Вместе вишню покупали.
Ну, я и заткнулся. А что скажешь, если так и было? Все вспомнил. Будто глазами видел, как она эту самую вишню с весов в целлофановый пакет ссыпала и в кошельке рылась, набирая мелочь. Продавец попросил: без сдачи, если можно.
— Еще? — предложила Ольга добавку. А когда я жестоко отрубил — сыт, мол, твоим компотом по горло, — усмехнулась. — Что так? Для тебя же старалась, ты захотел. Помирал от жажды.
Вот оно что. Оказывается, это по моему утробному заказу и покупалось, и варилось. Не ожидал я столь трогательной заботы. Ай, спасибо! Дай в щечку чмокну. Как мы спелись, а? Большего взаимопонимания и представить нельзя, не бывает.
Где уж тут Федору достучаться до нас. Не до тебя, братец, не до тебя. Недосуг нам — компотцу из вишни захотелось!
— Что если мы его, — кивнул я на кастрюлю, — куда-нибудь того... выплеснем?
Ольга не воспротивилась. Даже одобрила. Сунула мне полотенце и показала в дальний угол двора: тащи, мол, туда можно.
Сказал же — дело не в компоте. Я сам себя выплескивал из кастрюли. Нутро свое высвобождая, утробу свою чистил, чтобы ничто больше не мешало сойтись с братом.
— Завтра, — заявил я Ольге, — пойдем в подвал вместе. Она не ответила. Взяла у меня горячую еще кастрюлю, сунула под кран. И мыла, мыла, пока я не ушел с веранды.
В том, что я не встретился с братом, вина не только моя. Ее тоже. Позволила привязаться к ней. Значит, думала обо мне. И не просто думала, а синхронно со мной. Я рвался к ней, и она встречно. Сошлись в желании. Не могла же она забыть, что мы с ней — пара. Накануне, когда сама шла на дежурство, заставила меня до ночи шляться, кием махать, чтобы не мешал. Помнила, значит. А раз помнила и тем не менее допустила, то виновата. Не меньше, чем я. При парасвязи больше-меньше не бывает. Все поровну, все на пару.
Потому-то и осенило — дежурить вдвоем. Ни я ее не буду искать, ни она меня. Объявится Федор, а мы «дома», его поджидаем. Не проскочит, увидит.
Долин выдрал бы себе бороду, узнай он, что мы надумали.
В подвале из мебели — только кресло-качалка и тахта. Кому на сидячее место, кому на лежачее? Я взглядом Ольге — выбирай. Пожала плечами: какая, мол, разница. Однако предпочла качалку.
Разместились, потушили свет. Не разговариваем. Ждем, когда настоятся темнота с тишиной.
Я чувствую близость Ольги. А она меня? Даю себе страшную клятву: если сделаю хотя бы шаг к ней — остригусь наголо, если же она подберется ко мне — ударю. И еще: в том и другом случае заявлю папаше, что выхожу из игры. В бункер больше ни ногой.
Не смейся, не смейся. Надо же было надеть на себя какой-то намордник. К тому времени я совсем озверел, внаглую лез к Ольге. Да и она не очень-то сопротивлялась. Где-то на небесах мы уже трижды были повенчаны. Но до земных страстей дело не доходило. Только тем — страшными клятвами — и удерживали себя.
Детский сад, конечно, ты прав. Однако забавы, согласись, детские.
Тебе доводилось когда-нибудь вот так: вдвоем, в одной комнате, без света? Она совсем рядом. Желанная и, главное, доступная ждет тебя. А ты — не смей.
Это даже не мазохизм. Хуже.
Я оставляю свои телеса на тахте, отлетаю. Сразу стало легче. Совсем легко. Нет плоти — и нет проблем. Посмотрел на себя со стороны — не узнаю, я ли это? Корчится какой-то малый, весь в испарине, а мне не жалко, до лампочки. Чужой он мне. На всякий случай предупреждаю: «Пока здесь побудь, я прогуляюсь». И только собрался упорхнуть, слышу:
