— Включи свет.
Не успел до выключателя дотянуться, светло стало. Вижу стоит передо мной Ольга. Совершенно голая. И хоть бы что, будто так и надо.
— Пойдем, — говорит и хочет меня за руку взять.
Я руку назад, как от огня.
— Куда это идти? — спрашиваю.
— Как куда? — удивилась. — К Федору. Он давно уже ждет.
— Прямо так? — показываю, что она в чем мать родила, и вдруг обнаруживаю: я тоже не больше ее одет. Стоим нагишом, все у нас на показ. И не прикрыться, не спрятаться. Вокруг никого, пустота. Не понять даже, что и откуда светится. Светящаяся пустота.
А Ольга торопит.
— Ну, ты чего?
— Приодеться бы, — говорю. — Хотя бы штаны.
— Какие еще штаны?! — перебивает. — Забудь, где ты их оставил. Федор не узнает нас, если будем, как все, в одежде. Пошли!
— Пошли, — соглашаюсь. — Только ты впереди, я за тобой.
Вроде бы, думаю, выкрутился — спрячусь за ее спиной. А она хохотать.
— Это как ты, — укатывается, — себе представляешь, где перед и где зад? Не смеши.
Тут и я развеселился: действительно, как? Ведь я ее сразу всю вижу, со всех сторон. Такое уже было, когда она — помнишь? — в машине катила, а я прилепился. Родинка у нее на запястье, к баранке прижата, а я все равно узрел. Выходит, и я для Ольги прозрачней стеклышка. Куда ни повернись, как ни крутись — весь на виду. И никакие одежки не скроют... Ха-ха, а я ей про штаны.
Теперь уже сам хватаю ее за руку, и понеслись.
То ли бежим, то ли летим. Несет нас куда-то. Без направления, без расстояния и без всякого ощущения времени. Скольжение голых идиотов вокруг себя в вечности. Вжались друг в друга, переплелись. Нас расшвыряло бы по всей Вселенной, не сцепись мы намертво.
— Скоро? — спрашиваю.
— Ты смотри, смотри, — шепчет она сразу в оба уха. — Прозеваешь. В любую минуту может появиться.
Было бы на что смотреть. Вокруг все то же — светло и пусто. Однако напрягаюсь, таращу глаза. Покажись муха — за километр засек бы.
И все-таки зазевался. Заметил, когда уже нос к носу.
Вынесло нас с Ольгой на какую-то поверхность. Сплошная гладь, зеркало. Ни краев, ни берегов. Но ходить можно, под ногами твердь. Вначале я увидел отражение: движется что-то темное. Поднимаю глаза — он. Прохаживается лениво, будто ждет кого. Я было к нему, но успел сообразить: нас-то он даже не замечает. Идет себе и идет, в нашу сторону даже не смотрит. Ослеп, что ли?
— Позови, — подсказывает шепотом Ольга.
— Давай ты, — отнекиваюсь. — Сегодня твой день. Он тебя ждет.
— Какая разница, раз мы вместе.
Но меня что-то удерживает.
— Повременим, может сам прозреет.
Пока мы торговались, он обходил нас по дуге — не приближаясь и не удаляясь. Потом, словно почувствовав что, насторожился, придержал шаг. И вдруг, повернувшись лицом, двинул прямо на нас.
Он не шел — наплывал. Расстояние как бы само сокращалось, сближая нас. Оставались уже какие-то метры, мы с Ольгой даже расступились, чтобы пропустить его. Но буквально в двух шагах он остановился. Поведя глазами (искал кого-то?), уставился на меня (нашел?). Жуть: смотрит в упор и не видит.
Наверно, мне нужно было что-то предпринять, крикнуть: «Да вот я, перед тобой. Разуй свои гляделки!» И даже не крикнуть, только подумать, захотеть. Возможно, брат этого и ждал — чтобы я подумал, захотел. Тогда бы он непременно увидел. Я же стоял истуканом, и ничто во мне не шевельнулось, не рванулось навстречу, не позвало.
— Он уходит, — сказал Ольга.
Его медленно относило, хотя он все еще слепо смотрел в нашу сторону.
— Совсем уходит! — добавила Ольга. Желала ли она, чтобы я задержал его? Почему сама не окликнула, не остановила?
— Да, уходит, — пустым эхом отозвался я, глядя вслед удаляющейся фигуре. Даже сейчас, теряя брата из виду, я не испытывал ни горечи, ни сожаления. Больше всего меня занимало, как это произошло — только что Федор был лицом к нам, а теперь спиной. Когда же он повернулся?
Ольгу это удивило не меньше меня, но обсудить мы не успели. Зеркальная твердь под ногами истончилась, обмякла, разошлась восковой пленкой. Нас потащило в провал. Сразу же померкло свечение. Мы падали во тьму...
— Включи свет, — послышался Ольгин голос.
Я дотянулся до выключателя — да будет свет!
Обалденно уставились друг на друга. Все как было: она в кресле, я на тахте. Оба одеты.
— Сколько там?
Я обнажил циферблат.
— Уже девять.
Двух часов как не бывало. Пора выбираться из бункера.
В доме тишь. Долин еще не вернулся. Мы все же пробежались по комнатам, убедились, что его нет. А если б и был, все равно где-нибудь пристроились бы — в спальне, в палисаде, на лежаке под кустом сирени. Нас устраивала любая горизонталь. Ждать, откладывать мы не могли. Да теперь уже и не имело смысла.
Она завела меня в свою бывшую спальню. Одернула с кровати покрывало, стала лихорадочно раздеваться. Остатки одежды мы сдирали с себя уже в постели...
Стричься наголо, как обещал, я, разумеется, и не подумал. Но со стариком решил все-таки объясниться. Зачем морочить ему голову, пусть знает. Хотя наверняка он уже сам начал догадываться. Мы с Ольгой все чаще ловили на себе его тоскливые взгляды. Он же не дурак, видел нас насквозь, только боялся поверить.
Я дождался воскресенья.
Долин работал без выходных, но по воскресным дням — лишь до обеда и кормиться обычно приезжал домой. Если, случалось, задерживался, то не надолго, на час-два, и мы, как порядочные без него за стол не садились, ждали. Дань почтения главе семьи и хозяину дома. Хоть в чем-то надо быть паинькой.
Объяснение произошло на веранде, сразу после обеда. Ольга, едва убрав со стола, куда-то сбежала. Не захотела видеть реакцию отца. Ситуация для дочери малоприятная. Я тоже не собирался растягивать процедуру. На все про все отвел минуту — сказать только и смыться.
Изложил по пунктам: а) общение с полковником Севцовым не состоялось; б) не состоялось по нашей с Ольгой вине — мы ему не открылись; в) посему бдения в подвале отменяются. И вообще все отменяется. «Мы — я и ваша дочь — любим друг друга. У нас серьезные намерения».
Старик, слушавший меня, казалось бы, без особого внимания, при последних словах вдруг встрепенулся:
— Что, что? Какие намерения?
— Серьезные, — уже не столь бодро повторил я.
Борода Долина воспарила и раздалась вширь. Так он улыбался. Не думаю, чтобы ему тогда было особенно весело, но я, видимо, сморозил нечто гомерическое. Впору кататься со смеху.
— Ну-ка позовите ее, — попросил он, не называя дочь по имени.
Я пошел за Ольгой. Долин успел вернуть бороде обычные параметры, и когда мы показались в дверях, смотрел на нас домашним сычом. Угрюмо, однако не очень. Заставив повторить признание, он, пока я мямлил, кивал на меня дочери: мол, послушай, что он мелет, и как тебе это нравится. Она
