Он без вопросов сворачивает в первую спальню. Я забегаю в другую и сдираю с кровати матрас. Он тяжелый и громоздкий, поэтому мне не сразу удается вытащить его из комнаты. Но в конце концов я бросаю его на лестницу и преграждаю Нечестивым путь.
Очень скоро они сметут и эту преграду. Они соберутся на лестнице и будут давить на матрас снизу, пока не выдавят его в коридор.
Я бегу к Трэвису и вырываю простыни у него из рук. Одну накидываю на Аргуса, который по- прежнему рычит, скулит и дрожит. Даже не думая его утешать, я связываю эту извивающуюся массу зубов и когтей в узел.
Закидываю его за плечо, поднимаюсь по лестнице на чердак и бросаю пса на пол. Он вырывается из простыни, как встрепанная птица, и забивается в угол, тараща глаза и прижимая уши к голове.
Я смотрю вниз: Трэвис стоит у подножия лестницы. Мир словно застывает, и лишь мое громкое сердцебиение отмеряет время. Я слышу Нечестивых, которые постепенно выдавливают матрас и начинают медленно продвигаться по коридору к Трэвису.
Он стоит, положив одну руку на деревянную ступеньку. В следующий миг он оглядывается и видит в коридоре мертвецов.
Я хочу развернуться, чтобы спуститься в коридор и помочь Трэвису, но он резко поводит головой: даже не думай.
Не зная, что еще предпринять, я бросаюсь к сваленному у стены оружию и хватаю топор с длинной рукоятью и обоюдоострым лезвием. Подтаскиваю его к люку и протягиваю Трэвису.
Он отпускает ступеньку лестницы и поднимает голову. Я и забыла, какие у него глаза. Зеленые у зрачка и светло-карие по краю радужки. А под левой бровью маленький шрамик.
Только Трэвис умеет так на меня смотреть. Его взгляд делает меня живой.
Прежде чем он успевает меня остановить, я, не обращая внимания на лестницу, спрыгиваю вниз и со стуком приземляюсь на одно колено.
Вырываю топор у Трэвиса и поворачиваюсь к Нечестивым.
— Попытайся забраться на чердак, живо!!!
Он хочет возразить, но я уже бросаюсь по коридору навстречу живым мертвецам, обеими руками вцепившись в рукоять топора.
Никогда в жизни мне не доводилось убивать человека. Одно дело сидеть на балконе и стрелять из лука по Нечестивым, и совсем другое — рубить плоть топором. Хотя умом ты понимаешь, что эти люди уже мертвы, подсознание чувствует иначе. Оно настаивает, что атакующие тебя мужчины, женщины и дети все еще отдаленно напоминают живых.
Особенно те, что Возвратились недавно. Их руки и ноги целы, плоть не успела разложиться. Они еще не сломали пальцы в попытках проломить окна и двери. Видеть беременную женщину с по-прежнему твердым округлым животом и прозрачными глазами… знать, что она мертва… и что сейчас тебе нужно ее добить… это требует почти нечеловеческой силы воли.
Однако я замахиваюсь топором и со всей силы обрушиваю его вперед, сшибая головы с плеч — только так можно положить конец безнадежному существованию мертвецов. Я даже не понимаю, что кричу во всю глотку, пока не начинаю судорожно глотать воздух. Топор вонзается в стену, я выдергиваю его и опять замахиваюсь; с лезвия свисают сгустки крови. Вновь и вновь я обрушиваю топор на Нечестивых, которыми кишит коридор.
Но вот мое оружие вонзается в противоположную стену, я начинаю дергать скользкую рукоять, и тут что-то привлекает мое внимание…
По лестнице поднимается девушка моего возраста. В красном жилете, точь-в-точь как у Габриэль. От потрясения я роняю руки и на секунду теряю бдительность.
Но этой секунды оказывается достаточно.
Кто-то дергает меня за ногу. Я начинаю пятиться, изо всех сил брыкаясь и лягаясь. Руки соскальзывают с рукояти топора, я окончательно теряю равновесие…
И падаю.
Меня хватают за щиколотку.
С воплями и криками я начинаю отползать вглубь коридора. Мертвые руки хватают меня за ступни и икры. Тянут и тянут. По лестнице поднимаются все новые Нечестивые, и эти тоже идут за мной. Спотыкаясь о поверженные трупы и падая, но продолжая неумолимое движение вперед.
Живые мертвецы обступают меня со всех сторон, и я, не в силах больше защищаться, сдаюсь. Будь что будет. В этот миг мне приходит в голову сразу несколько вопросов: почувствую ли я боль? успеют ли мои останки Возвратиться или меня сожрут подчистую? будет ли голод похож на мое стремление добраться до океана?
Мне хочется закрыть глаза и перестать сопротивляться. Я готова к смерти, готова утонуть в море Нечестивых. Но тут раздается мое имя, и я чувствую, как по ногам поднимается жжение, точно меня жалит целый рой пчел. Я отказываюсь смотреть на источник боли, не хочу видеть Нечестивых, раздирающих мою плоть, отравляющих мое тело… Вместо этого я поднимаю глаза и вижу на лестнице Трэвиса: глаза вытаращены, рот разинут в крике.
Он тянет ко мне руку, а я тянусь к нему, чтобы напоследок хотя бы ощутить прикосновение его пальцев… И тут замечаю на чердаке какое-то движение. Не успев толком сообразить, что происходит, я оказываюсь в вихре шерсти, клыков и когтей. Аргус падает на пол передо мной, и яростный рык оглашает стены коридора. Он бросается в атаку на Нечестивых у моих ног и принимается рвать их на части.
Почуяв свободу, я приподнимаюсь и хватаю Трэвиса за руку. Он успел подняться только до середины лестницы, а я, одолевая по две ступеньки за раз, почти сразу оказываюсь под ним и выталкиваю его наверх: сил после встречи со смертью и чудесного избавления у меня предостаточно. Мы влетаем на чердак.
Аргус все еще воюет с Нечестивыми, стоны которых звучат все громче и настойчивей. Я смотрю в люк: пес начинает пятиться и жалобно скулит. Ни о чем не думая, я соскальзываю вниз по лестнице и хватаю Аргуса за шкирку. Он тут же обмякает, словно знает, что иначе я могу его уронить, и мы вместе забираемся на чердак.
Трэвис захлопывает тяжелый люк и задвигает прочные засовы. Аргус, дрожащий и окровавленный, начинает лизать мои ноги, и Трэвису приходится оттолкнуть его в сторону, чтобы подобраться ко мне.
Он встает на колени, а я сажусь на пол, опираясь на руки. Мне страшно смотреть ему в глаза. Мы оба разглядываем мои ноги, покрытые кровью. Юбка разодрана в клочья.
— Тебя у… кусили? — Голос Трэвиса срывается, а сам он лихорадочно ощупывает мою кожу, пытаясь найти раны.
— Не знаю.
— Тебя укусили?! — орет он, а я ору в ответ:
— НЕ ЗНАЮ!
Трэвис замирает на месте, все еще глядя на стекающую по моим ногам кровь.
А потом крепко обхватывает пальцами мои икры и закрывает глаза, словно пытается почувствовать инфекцию, которая сожрет мой организм изнутри. Убьет меня.
— Я люблю тебя, Мэри, — говорит он.
У меня из глаз брызжут слезы. Громкие рыдания сотрясают все тело, так что в конце концов я вынуждена вцепиться в Трэвиса, как в якорь.
Он притягивает меня к себе, и я сворачиваюсь клубком у него на груди, неудержимо рыдая. Чувствуя его пальцы в волосах, дрожа и плача, я погружаюсь в темноту.
Во сне руки Нечестивых рвут на части мое тело, и со всех сторон ко мне ползет моя голодная мать.
XXVII
— Мэри.
