— Мэри, лучше не…
Я с криком тянусь к косе, и на этот раз мне удается схватиться за черенок.
В конце концов, это
— Мэри, позволь мне…
— Отпусти, — рычу я.
Пальцы Джеда соскальзывают с черенка, и я одним движением вырываю косу у него из рук.
Больше всего на свете мне хочется закрыть глаза и сделать вид, что на самом деле ничего этого нет. Что это лишь дурной сон. Но в тот самый миг, когда я взмахиваю косой, глаза Трэвиса распахиваются.
Его невозможно зеленые глаза.
Этот взгляд горел желанием и прежде, но таким никогда.
Я вонзаю косу ему в шею и вздрагиваю, чувствуя, как лезвие перерубает позвоночник. Глаза затуманиваются, Трэвис как будто смотрит сквозь меня. Все мышцы его тела разом обмякают.
Он умер. Теперь уже навсегда.
По груди Трэвиса струится кровь, и я падаю на землю, рыдая.
Джед забирает косу и поднимает меня на руки. Я слишком ослабла и не в силах сопротивляться. Мне хочется напоследок взять Трэвиса за руку, стиснуть его ладонь, но я не могу дотянуться.
Я уже забыла его запах: едкий дым стоит в носу и горле.
Джед уносит меня прочь.
— Нет! — кричу я.
Я воплю во всю глотку. Бью Джеда по плечам. Меня душат слезы, однако заплакать в голос я не могу: не хватает воздуха. В голове, наскакивая друг на друга, искажаясь и теряя четкость, вертятся воспоминания о Трэвисе.
— Ты все правильно сделала, — говорит Джед. Как будто это может меня утешить.
— Я его любила, шепчу я. — Он был для меня всем. Как же я этого не понимала?
Раскаяние гложет меня изнутри, разъедая вены и словно подменяя собой кровь.
— Знаю, — говорит Джед.
Я вишу у него на плече и чувствую, что все его тело содрогается от рыданий. Он плачет по мне. По Бет.
Мы живем в самом жестоком из миров: он заставляет нас убивать своих любимых.
XXXIII
Целыми днями мы идем и идем, пытаясь оторваться от пожара, который бушует за нашими спинами. С утратой Трэвиса каждый из нас справляется по-разному.
Кэсс ищет утешения в Джейкобе: ее любовь просто не знает границ. Она холит его как родного сына, словно у него никогда не было другой матери, словно она первая и единственная. С остальными Кэсс не разговаривает.
Гарри неусыпно заботиться о ней. Он следит за тем, чтобы она обязательно ела (наши скудные запасы еды, которые удалось собрать во время пожара, стремительно заканчиваются), и несет Джейкоба, когда руки и ноги подводят Кэсс, не выдержав бремени происходящего.
Я иду по тропе в полном одиночестве. Ничего не замечая. Спотыкаясь о мельчайшие камешки и едва не падая на забор, прямо в руки Нечестивых. Я не гляжу по сторонам, я ничего не вижу и только гадаю, как это я умудрилась потерять в жизни все, кроме этой тропы. Кроме надежды, что у нее есть конец. И что мы его найдем.
Время от времени Джед хватает меня за руку и возвращает на середину тропы. Он понимает, откуда эта скорбь на моем лице. Почему по моим щекам до сих пор бесшумно катятся слезы — спустя три дня после смерти Трэвиса.
Его жену заразили Нечестивые. Он тоже убил любимую.
Сзади продолжает бушевать пламя, заставляя нас двигаться вперед. Все вокруг покрыто пеплом, мир стал серым и угрюмым. Воздух густой, дышать им сложно, и от этого мы шагаем все медленнее и медленнее.
Никто не осмеливается заговорить о Трэвисе, пожаре или подходящих к концу запасах, которые нам чудом удалось добыть с уже загоревшейся платформы. Никто не спрашивает, может ли пожар разрушить заборы, например расплавить металл. Быть может, где-то далеко Нечестивые уже выходят на нашу тропу.
Мы все облегченно вздыхаем, когда натыкаемся на очередные ворота и закрываем их за собой. Но вскоре пожар настигает нас, и, покинув привал, мы движемся дальше, умирая от жажды, зноя, усталости и голода.
С трудом переставляя ноги, мы бредем вперед и стараемся не терять друг друга из виду в дыму. Стараемся не обращать внимания на запах горелой, разложившейся плоти. Главное — выжить. Не сдаться. Никто не хочет сдаваться первым.
Порой, когда ноги начинают отказывать и дрожат от усталости, я вытираю пальцем пот с шеи и пишу имя Трэвиса на руке, покрытой слоем пепла. Если я остановлюсь, это будет предательством. Я не могу его предать. Он умер ради меня, и я не имею права сдаваться, иначе его жертва была напрасной.
Однажды ночью, когда сны о Трэвисе грозят утопить меня в слезах и ярости, я ухожу подальше от всех в поисках свежего воздуха и одиночества. На горизонте ночь полыхает оранжевым заревом, и я содрогаюсь при мысли, что огонь упорно движется за нами следом и что завтра нам предстоит очередная утомительная гонка.
Вдруг из темноты до меня доносится чье-то всхлипывание. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю вдалеке сгорбленную фигурку. Это Джейкоб. Я подхожу, сажусь рядом и укладываю его голову себе на колени, хотя он и сопротивляется. Аргус, после пожара не отходивший от Джейкоба ни на шаг, тычется мне в руку холодным носом.
— Я не хотел! — снова говорит Джейкоб.
С тех пор как мы сбежали из деревни, он только и делает, что извиняется, ведь пожар на платформах начался по его вине. Я целую его в макушку и укачиваю.
— Простите меня, я не хотел! — рыдает Джейкоб, и я сжимаю его еще крепче.
Волны раскаяния захлестывают нас обоих. Мне невыносимо думать, что этому мальчугану придется всю жизнь нести в сердце бремя вины.
— Хочешь узнать мой секрет? — шепчу я.
Он перестает хлюпать носом и кивает.
— В детстве мама рассказывала мне про жизнь до Возврата: про океан, огромные дома до самого неба и полеты на Луну.
Джейкоб хихикает:
— Ты все придумываешь, тетя Мэри!
Но я чувствую, как ему хочется верить. Я наклоняюсь и шепчу:
— Это чистая правда. У меня есть доказательство.
Я достаю из-за пазухи книжицу, в которую вложила фотографию Нью-Йорка, и вручаю карточку Джейкобу. Он щурится и подносит ее к самому носу. Света от пожара как раз достаточно, чтобы разглядеть очертания высоких домов.
— Что это? — спрашивает малыш, водя пальцем по буквам.
— Здесь изображен большой город, существовавший задолго до Возврата. А может, он и сейчас еще существует.
— Откуда ты знаешь?
Я пожимаю плечами:
— Наверняка не знаю. Но надеюсь. Верю. И потому дарю тебе эту карточку. Чтобы ты мог верить во что-то хорошее. Во что-нибудь, кроме этой тропы.
