неизвестная мне девушка, тащила на себе до переправы, а потом я очнулся уже в госпитале. Я, конечно, очень хотел бы найти эту девушку. Несколько раз я запрашивал госпиталь, но куда там… Мне справедливо отвечали, что надо знать хотя бы имя и фамилию. Многие дружинницы и сестры погибли… Да, многие погибли, это верно. Но я всегда надеялся, что эта девушка, которая спасла мне жизнь, жива. После войны я запросил воинскую часть, в которой служил осенью сорок второго, и мне прислали список сандружинниц, работавших у нас и ныне здравствующих. Две из них жили в Москве, третья в Полтаве.
— Сестры Князевы в Москве и Лида Хоменко в Полтаве, — сказал Кудрявцев.
— Вы о них знаете? — спросил майор.
— Разумеется. Одна из глав моей работы посвящена сандружинницам периода Сталинградской обороны. Так что же они?
— Лида Хоменко работала на Продольной в сентябре, ну, а я был ранен в октябре, а сестры Князевы на Продольной улице не были, они работали на заводе «Красный Октябрь». Лида Хоменко написала мне, что были сандружинницы и из приданных частей. Но как их разыскать? Я был вынужден оставить свои поиски. А сегодня… сегодня я походил по Сталинграду. Очень много здесь собралось бывших фронтовиков. Нельзя ли что-нибудь с вашей помощью разузнать?
— У меня есть картотека, — сказал Кудрявцев. — Я могу сейчас же посмотреть, — предложил он, чувствуя прилив необыкновенной энергии.
Он сел за стол, снова взял большую кожаную тетрадь и уверенно открыл нужную страницу.
— Здесь записаны имена и фамилии сандружинниц, работавших в период Сталинградской обороны, и мои беседы с теми, кто работает сейчас в Сталинграде. Вот, например, Мария Александровна Ястребова. Штукатур…
— Но ведь в том-то и дело, что я не знаю ее имени, — снова сказал майор.
— Понимаю, понимаю. Я сейчас ищу людей, работавших на участке вашего полка, — сказал Кудрявцев. — Мария Ястребова нам не годится. Она находилась при сануправлении другой дивизии. Ольга Ильинична Проценко. Работает на грейдер-элеваторе. Сандружинница с начала Отечественной войны. Вот разве что она… Нет, здесь ясно написано — служила в авиачастях. Сестры Князевы… Ну, о них вы все знаете. Однако я ясно помню, что со слов одной сандружинницы записывал о боях на Продольной улице. Вот: крановщица Полина Михайловна Минаева. Бои на Продольной улице, октябрь тысяча девятьсот сорок второго.
Нерчин встал:
— Значит, вы думаете…
— Я еще ничего не думаю. Я историк и в своей работе привык опираться только на факты, — с юношеской деловитостью заметил Кудрявцев. — Здесь есть еще одна бывшая сандружинница, лаборантка по бетону в Сталинградгидрострое, товарищ Королева. Продольная улица… Да нет, это уж ноябрь. Евгеньева Лидия Константиновна. Тоже ноябрь. У меня записаны и другие имена сандружинниц, но их уже нет в живых. Да, пожалуй, единственно возможный случай — это Полина Михайловна Минаева. Совпадает и участок боев и время — октябрь.
— У вас есть ее адрес? — спросил Нерчин.
— Да, я в таких случаях очень аккуратен. Гидростроевский поселок, дом тридцать четыре, квартира четыре.
— Дом тридцать четыре, квартира четыре. Большое вам спасибо. Иду. Я ведь здесь в отпуске, — прибавил майор, словно оправдываясь. — В конце концов она может лично признать меня.
Кудрявцев задумался. Поиски неизвестной девушки, спасшей жизнь майора, его заинтересовали.
— Хорошо, — сказал он. — Идемте вместе. Я и дорогу знаю и с Минаевой вас познакомлю. — И захватив по привычке тетрадь с записями, он вместе с майором вышел из дому.
Кудрявцев жил в Верхнем поселке, и отсюда были видны все огни Сталинграда. Они смешивались с огнями строительства гидростанции на левом берегу Волги, и река угадывалась только по движущимся огням катеров, теплоходов и барж.
— Не узнаю я этих мест, — признался Нерчин.
— Да, трудно узнать…
Они шли по широкому асфальтированному проспекту, по обе стороны которого были высажены молодые тополя. Вечер был легкий, не душный. Повсюду много гуляющих. Кудрявцеву и Нерчину поневоле пришлось замедлить шаг.
— Все неузнаваемо, — повторил Нерчин, — все новое: дома, школы, клубы, театры, сады… Целый день искал знакомые места, да так ничего и не нашел.
— То ли еще будет через пять лет, когда гидростанцию построят, — сказал Кудрявцев. Он всего несколько месяцев жил в Сталинграде, но эту летучую здесь фразу быстро воспринял. — Трудно историку…
— Трудно?
— Ну конечно. Люди заняты новыми делами… Вот здесь сядем в автобус, — предложил Кудрявцев, — он довезет нас до места.
Вскоре они уже были в гидростроевском поселке и вошли в дом, где жила Полина Михайловна Минаева.
Им открыла дверь сама хозяйка. Видимо, она кого-то ждала. Лицо у нее было приветливое и веселое. Одета была Полина Михайловна по-домашнему: ситцевое платье с передником, тапки на босу ногу. Увидев посторонних людей, она смутилась.
— Вы к Павлу Васильевичу? — спросила Минаева, пряча руки, вымазанные в муке, и незаметно вытирая их о передник. — Его нет дома. Но он вот-вот придет.
— Нет, мы к вам, Полина Михайловна, — сказал Кудрявцев. — Извините, что так поздно…
— Ничего, что? вы. Проходите, пожалуйста, в комнату… Лизочка, убери свои картинки, а то дядям даже присесть некуда. Слышишь, что тебе мама говорит? Вас-то я знаю, — обратилась она к Кудрявцеву, — вы к нам на стройку приходили, записывали, кто в Отечественной войне участвовал. Лизочка, вынь изо рта пальчик. Это она на вашу Золотую Звезду засмотрелась. Вы не из нашего Управления будете?
— Нет, я не из Управления, — сказал Нерчин, нахмурившись.
— Говорили, что новый человек к нам в Управление приехал — механик. И тоже герой… Ох, минуточку, я сейчас, только пирог выну, сгорит, — сказала Минаева и выбежала на кухню.
— Ну, что это вы сразу нахмурились? — тихо спросил Кудрявцев майора. — Разве так можно? Все же это не вчера было. Надо рассказать о себе, напомнить обстоятельства, человек же совершенно не подготовлен. Понимаете?
— Понимаю, — сказал Нерчин. И вдруг неожиданно мягко улыбнулся. — Ну, иди, дочка, ко мне, — сказал он Лизе. — Не бойся. Тебе сколько лет?..
Полина Михайловна вернулась в комнату с известием, что пирог вынут из духовки, чуть-чуть подгорел, но с корочкой даже лучше. Она успела снять передник, надеть чулки и туфли, причесаться и теперь чувствовала себя куда более уверенно.
— Вы, наверное, снова ко мне по поводу старых дел? — спросила она Кудрявцева.
— Угадали, Полина Михайловна, — сказал Кудрявцев, — и не только я, но и майор Нерчин.
— Простите, фамилию не расслышала…
— Нерчин Иван Алексеевич, — отчетливо сказал майор и еще больше нахмурился.
— Иван Алексеевич Нерчин тоже участник Сталинградской обороны, — продолжал Кудрявцев. — В тысяча девятьсот сорок втором году он был тяжело ранен.
— Разрешите, я уточню, — сказал майор. — Я служил в роте лейтенанта Трофимова. Ранение — десятого октября тысяча девятьсот сорок второго года… На Продольной улице. Неизвестная мне сандружинница переправила меня в госпиталь на левый берег…
Сказав это, майор встал, привычным движением поправив гимнастерку. Полина Михайловна тоже встала. В комнате теперь было так тихо, что маленькая Лиза подбежала к матери и испуганно уткнулась лицом в ее платье. Наконец Кудрявцев услышал голос Полины Михайловны и обрадовался ему. Но голос ее был не прежний — легкий и немного протяжный, а другой — строгий и сдержанный.
— Это могла быть и я, — сказала Полина Михайловна, крепко обнимая Лизу за плечи, — но это могла быть и не я… Нас было несколько. Мы многих вынесли из боя и переправили в тыл. Я не могла всех
