Халтурщики

политические игры. Но можно было и пойти ва-банк, переметнувшись в газету поменьше, и использовать ее как испытательный полигон. Она отправилась в Рим на встречу с ведущими редакторами, немногочисленными представителями вымирающего вида.

Кэтлин сказала Бойду, что если он хочет взять ее на эту должность, то в газете придется произвести кардинальные перемены. Заполнить пустующие рабочие места, купить новые компьютеры, увеличить число репортеров за рубежом: нужен свой человек в Шанхае, владеющий китайским, человек с арабским на Среднем Востоке и так далее. Для истории это слишком важное время — борьба с террором, экономический рост в Азии, изменение климата — чтобы делать репортажи с пляжей о жировых отложениях у знаменитостей. «Это можно оставить и интернету», — высказалась она.

Бойд согласился, и Кэтлин снова переехала в Рим, вместе со своим вашингтонским заместителем Крейгом Мензисом.

Вскоре у нее появились поводы для беспокойства. Несмотря на обещания Бойда, в «Отт Групп» не горели желанием финансировать ее замыслы. У Кэтлин оказались подрезаны крылья — денежные вливания лишь сокращались и сокращались, сам Бойд ее игнорировал, переложив дела на подчиненных, в первую очередь на финансового директора Эбби Пиннолу, которая вообще любила помахать топором. Во-первых, она в очередной раз запретила брать на работу новых людей. Во-вторых, отменила повышение зарплат. А потом и вообще стала настаивать на сокращении штата.

Кэтлин хотела печатать газету в цвете и создать сайт, и старалась вдолбить руководству, насколько им необходимы зарубежные корреспонденты. Но совет директоров отклонял все эти просьбы. Лишь связавшись с Бойдом по частным каналам, она узнала, насколько серьезно он болен.

Это был рак, тот же самый вид, от которого умер Отт. Услышав диагноз, Бойд испытал нечто вроде гордости: у них с отцом на двоих был один общий враг. Но по мере того, как состояние ухудшалось, радужные мысли покинули его. Он кипел ненавистью к окружающим, к тем, кто незаслуженно переживет его — например, его взрослые дети, славшие ему тупые сообщения, эти идиоты вообще ничего не понимали. Но под конец его оставила даже злоба, уступив место мрачным настроениям. Все оказалось зря, по сравнению с отцовской, его жизнь была второго сорта. И уже ничего не поправишь.

За время своего правления Бойд произвел в «Отт Групп» некоторые перемены. Но компания при нем богаче не стала. Наоборот, к моменту его смерти она втрое подешевела.

И не ясно было, кто из детей Бойда мог бы занять его место. Старшего сына, Вона, вообще никто не любил; обе дочери были хоть и умные, но чересчур темпераментные; а самый младший, Оливер, был слишком слабохарактерным и отказался даже войти в правление «Отт Групп».

Но это не означает, что Оливер остался в стороне. Поскольку именно он заботился о больном Бойде, его сестры и брат чувствовали себя неловко, как будто остались в долгу перед ним. Они намеревались воздать ему за это — то есть подыскать для брата подходящее место в компании. У «Отт Групп» было достаточно много предприятий, чтобы и для него что-то подобрать. Как, например, насчет той римской газеты? Никто из молодняка не мог объяснить, зачем их дед создал это убыточное предприятие. Наверное, утратил к тому времени хватку. Но сейчас-то газета — как раз то, что нужно. Оливеру она идеально подходит: никакого давления, ведь хуже уже быть не может. Плюс Европа, все такие высококультурные, ему понравится. К тому же он сможет устроиться в пустующем дедушкином особняке. Может, он даже всех удивит и заставит газету приносить прибыль.

Оливер, однако, себя такими иллюзиями не тешил. Он был против этой идеи, напомнил брату и сестрам, что он в бизнесе совершенно не разбирается и за всю жизнь, наверное, ни одной газеты не прочел, разве что просматривал афишу культурных событий. Но Вон сказал, что бизнес есть бизнес.

— Но я ничего не знаю ни о каком бизнесе, — ответил Оливер.

— Научишься.

К моменту его прихода в газете царила нервная атмосфера. Кэтлин и Эбби накинулись на Оливера, как полярные медведи на моржа — это же был настоящий, живой Отт, тут, прямо перед ними. Все их требования сводились к одному: к деньгам. Его осаждали и рядовые сотрудники газеты, требуя увеличения зарплат, протестуя против грядущего сокращения штата и жалуясь на грязный ковер (который, по их заявлениям, не мыли с 1977 года). Оливер тут же кинулся звонить Вону.

— Не будет этого, — сказал Вон. — Ты знаешь, какие от газеты убытки?

— Точных цифр не знаю.

— Пусть радуются, что мы им еще зарплаты платим.

После этого Оливер стал избегать визитов в офис, заходил только поздно вечером — подписать документы и забрать почту. В остальное время он прятался в особняке и выходил лишь, чтобы выгулять своего бассета, Шопенгауэра.

«Стрельба на кампусе: 32 человека погибли» Издатель Оливер Отт

В гостиной звонит телефон. Он знает, кто это, поэтому надевает пальто, подзывает Шопенгауэра и выводит пса на прогулку.

Оливер долговяз, ему еще нет тридцати, но он уже ссутулился, голова словно не крепится к позвоночнику, а как бы свисает с крючка для верхней одежды. Прыщавый лоб и бледно-голубые глаза закрывает сальная светлая челка, нос у него картошкой. Губы покусаны, когда он бормочет что-то своему псу, подбородок ходит туда-сюда. Его взгляд скользит вниз, следуя за линией поводка, и вот Оливер смотрит на жизнь с высоты роста Шопенгауэра — мир на уровне собачьего носа.

Внимание бассета привлекает интересный запах, и он прыгает к политому мочой пучку травы. Он тянет Оливера в одну сторону, потом дергает в другую, завязывая ноги хозяина сложным узлом. «Мне начинает казаться, — говорит Оливер, что поводок тут в основном для потехи».

Во время прогулок они обходят весь город. Ботанический сад на склонах Яникула. «Долина собак» — Валле-деи-Кани — в парке Вилла Боргезе. Сухая земля арены Большого цирка, по которой в древности разъезжали колесницы, а теперь устало бродят туристы, поглощая воду из бутылок. В самые жаркие дни Оливер с Шопенгауэром переходят Тибр, направляясь к тенистым аллеям Трастевере. Или же идут по Виа Джулиа, высокие здания которой смело смотрят в глаза солнцу. Или бродят по протестантскому кладбищу в Тестаччо, где похоронен дед Оливера.

Надгробный камень не вдохновляет — «Сайрус Отт. 1899–1960». Так что Оливер переходит к могилам с надписями поинтереснее, вполголоса читая имена усопших: «Гертруда Парсонс Марчелла… Подполковник Харрис Артур Маккормак… Вольфганг Раппапорт. Погиб в возрасте четырех лет». Или, например, он пересказывает псу: «Майкл Джеймс Лэмонт Хосгуд, умер в пятнадцать лет. Вот он, рядом с матерью. Которая скончалась двадцать лет спустя в Кенте. Она наверняка просила, чтобы ее тоже тут похоронили, рядом с сыном. Согласен, Шоп?» Могила Деверо Плантадженета Кокберна украшена памятником усопшего в полный рост, молодой щеголь сидит с кокер-спаниелем на коленях, палец заложен между страницами книги, словно любой посетитель кладбища для него — приятный повод отвлечься от науки. Оливер читает пространную надпись на надгробии, которая заканчивается словами: «Он был любим всеми, кто его знал, родители и прочие родственники обожали мальчика и искали для него исцеления во многих странах. Он оставил этот мир 3 мая 1850 года в Риме, в возрасте 21 года».

Когда солнце оставляет свой небесный пост и на вахту выходят комары, Оливер с Шопенгауэром направляются обратно на Авентин. Живут они в особняке XVI века, который Сайрус Отт купил по дешевке в