пиджаке, как это, кстати, давно принято во всем цивилизованном мире. Так что если вы избрали для себя статскую стезю, то сие лишь свидетельствует о вашем провидении да и попросту и о хорошем вкусе. И если вас более устраивает должность советника Президента, то я, со своей стороны, поверьте, имею все необходимые полномочия, чтобы заверить вас… — Он сделал поклон Лизе. — И вас, кстати, также…
— Что же мы должны будем делать? — спросил я.
— О, — воскликнул он, — видит Бог, тут я вам не указ! Должен честно сказать, что нынче вы оба вызвали у меня полнейшее восхищение! Эти долбо… простите, дуболомы в погонах… Снегатырев с Погремухиным полагали, что вас надо как-то направлять. Даже Гюнтер и Готлиб, хотя это люди совсем иной закваски, в сущности придерживались того же порочного взгляда. Они просто не понимали, с кем, а главное – с чем имеют дело! Что же касается меня, то я изначально был уверен, что вы сами найдете единственно верный путь – и, как видите, именно я-то и не ошибся!
— Вы имеете в виду наш путь сюда, в семнадцатую?
— Я имею в виду вообще ваш путь к постижению Тайны – и совершенно не важно, в какой точке пространства это постижение произошло. Главное – что отныне вы владельцы сокровища, которому тысячи лет.
— А вы, как я понимаю, купец на это сокровище?
— О, нет, нет! — покачал головой Советник. — Мне оно совершенно без надобности. Я, конечно, хочу спасения нашего бренного мира, но могу сделать для этого не больше, чем одинокий муравей, возмечтавший спасти объятый пожаром лес. Кроме того, — вам уже говорили, должно быть, — все, кто прикасался к этой Тайне без должных на то оснований, довольно быстро и весьма плачевно кончали; так что не хочу разделять их судьбу.
— Но кому-то же мы должны, по-вашему, это передать, — вмешалась Лиза. — Интересно, кому вы уготовили роль агнца для заклания?
— У меня вправду немало грехов, — чуть заметно улыбнулся Советник, — но вы пытаетесь приписать мне нечто уж больно иезуитское. Одно дело муравей, которого, без сомнения, испепелит первым же всполохом, и совсем иное – те, кто наделены властью вершить судьбы мира. Уверен, эта Тайна предназначена лишь для них. Уж другой вопрос – как они ею воспользуются. Думаю, Николай Второй сделал это крайне неразумно; и все-таки, заметьте, владея сей Тайной, он прожил еще восемнадцать лет, иным же и минутное приобщение к ней стоило жизни. Конечно, это, как вы сами понимаете, не касается деспозинов, носителей.
— И кто же, — спросил я, — тот сильный мира, которому мы должны все это передать?
— Ответ, по-моему, на поверхности. Разумеется, только Президент.
Лиза вмешалась:
— Но почему-то старик… доктор… которого только что… Почему-то он не торопился откровенничать ни с кем из власть имущих. Ни с прошлыми, ни с нынешними. Предпочитал сидеть здесь, как в склепе. Надо полагать, имел для этого какие-то основания?
Советник произнес задумчиво:
— Надо полагать… Тем более что, кроме предположений, нам уже ничего не остается. Если угодно, выслушайте тогда и мое на сей счет предположение. Просто в ту пору не настал еще срок. Только не спрашивайте меня – почему? Не знаю… Но думаю, срок этот почему-то настает на самом рубеже столетий. Во времена оны у нас не считали нужным вдаваться в подобные не очень-то материальные материи. Считалось, что из человека можно вытрясти все и всегда, если только умело потрясти. Типичное заблуждение воинствующего материализма! Страшно представить, что этому старику некогда пришлось перенести! Но никто так и не получил никакого результата. И причина тут (снова же высказываю только свое предположение) вовсе не в каком-то его особом стоицизме. Просто время не настало. Да и слов, чтобы поведать эту Тайну, у него не было… К слову сказать: почему его в конце концов разместили здесь, в Центре? Тут единственное место, где работают отменные экстрасенсы. Афанасия вы, кажется, уже имели удовольствие наблюдать. Есть и другие. Постоянно велось экстрасенсорное прослушивание этой комнаты, и я с недавних пор как куратор всей операции регулярно получал отчеты. Одна мысль покойного, уловленная здешним специалистом, объясняет многое. 'Как передать краски весеннего утра слепому? — вопрошал он. — Как исполнить ноктюрн для глухого? Как лишенному живой души поведать о душевных страданиях?' Сами видите, речь о нашем языке. Он просто-напросто не приспособлен передать это. Да и вы… даже теперь, после того, как приобщились… Не думаю, что вам удалось бы – вот так вот, запросто, на словах…
Я только сейчас призадумался над этим. Было осознание чего-то надвигающегося, величественного. И почему-то была жалость, навеянная этим осознанием. И был голос давным-давно почившей одержимой девицы Февронии. И была гарь в носу и плеск весел по реке. И усмехался облаченный в белое ангел-Благо, иронически на меня глядя. И ждали его повеления четверо других.
Но передать все это словами было так же невозможно, как пересказать осенивший душу и ни для кого более не постижимый сон. 'Голубка' именовалась та римская триера…' – вот были единственные слова, которые я бы мог отчетливо произнести, хотя, в отличие от всего остального, именно их смысл оставался для меня неведом.
Мы с Лизой переглянулись, и стало ясно, что мы с ней сейчас подумали одинаково.
Советник взирал на нас с неким даже торжеством.
— Ну, что я вам говорил! — сказал он. — На первый взгляд, люди напридумывали так много разных слов, но изволите видеть, как их катастрофически мало, когда хочешь с их помощью передать что-либо поистине важное. На любого, кто требовал бы этого от вас, в любых пыточных застенках вы, вероятно, взирали бы с таким же искренним, как сейчас, недоумением и не находили бы слов.
Увы, то была чистая правда.
— Зачем же мы, в таком случае, вам понадобились, — спросил я, — если проку от нас, я так понимаю, по сути никакого?
— На сей счет вы, уверяю вас, весьма заблуждаетесь, — ответил Советник. — Все зависит от ситуации, от того, как поставлен вопрос. Чтобы это объяснить, вынужден воспользоваться метафорой, которую вы, надеюсь, не сочтете для себя обидной. Поверьте, тут никаких уподоблений, а суть вы так уясните лучше. Ну, предположим, ищут банду террористов с грузом взрывчатки. Сотня фээсбешников с автоматами бессильна что-либо найти. Но вот приводят собачку – и она в один миг отыскивает смертоносный груз. Глупо ее спрашивать, как она это сделала; не назовет она вам, сколько ни допытывайтесь, и химической формулы гексагена; она просто испытывает отчетливую тревогу, — называйте это чутьем, называйте как хотите! — но именно это и лишь это в конечном счете решает дело. Кто ценнее, она или сотня дюжих мордоворотов с их автоматами?
— То есть вы хотите, чтобы мы стали чем-то наподобие эдаких собачек при… ну, не знаю… при Администрации или – при чем там у вас? — спросил я, в сущности, не обидевшись, но Советник поторопился вставить:
— О, не взыщите за этот не самый удачный пример! Просто ничего более удачного мне не пришло в голову, а объяснить как-то надо было!.. Хотя вот и куда более удачный пример. Знаете, в Америке даже кто-то диссертацию накропал на эту тему, мне доводилось читать. Диссертант изучил все авиакатастрофы; так вот, оказалось, что именно на погибшие рейсы поразительно многие пассажиры не явились. Нет, они ничего такого, казалось бы, не предчувствовали. Просто одни проспали, другие попали в автомобильные пробки, третьи вообще передумали лететь. Любопытная статистика… А по мне, некоторые просто умеют безотчетно слышать тонкий голос судьбы. С вами – иное дело. Но и способности ваши не идут ни в какое сравнение. Ваша задача столь грандиозна, что и примеров-то не подберешь! Ведь кто такие мы все – министры, советники, Администрация… даже Сам, если угодно? (Последние слова он добавил шепотом, покосившись на дверь.) Используя все ту же метафору, — навроде этих громил с автоматами. Силы много, вплоть до ядерного чемоданчика, а вот умения по-настоящему что-то важное предвидеть насчет судьбы мира – что жук накакал. Чтобы не быть голословным, хочу произвести одну демонстрацию. — Он открыл свой крокодилий портфель, достал из него две совершенно одинаковые кожаные папки, — на каждой было вытеснено почему-то по-английски: 'Top secret',
