взял в рот ягоду – терпко связало скулы, сглотнул слюну: спазм давил горло. Пожевал – сладостью отдало…
Глаза комиссаров встретились, в памяти всплыл маленький городок Кировской области осенью 1941 года… Нетель. Их поход за околицу на лыжах. И ветка рябины.
– Поживем, комиссар! – Куклин дожевал ягоду. – Иначе как же победить врага? Кто же его за нас?..
Михаил Сергеевич подал знак, и лыжники натянули стропы: дела батальона звали к себе. Мешок закинули за спину. Куклин приложил пальцы к шапке.
– До свидания, Александр Ильич!
Мачихин все еще смаковал горьковатую от рябины слюну и едва поднял руку на прощанье.
По-весеннему ярко светило солнце, и небо сияло голубизной. И тишина, казалось, на сто верст в округе. Угрюмые ели, обступившие временный бивак десантников, опустили книзу зеленые лапы, отягощенные снежными шапками. Цвенькали синицы.
Старшину Михаила Селиванова, сопровождавшего Мачихина, послали за подполковником Латыповым. Тот вскоре приблизился к стоянке комиссара.
– Извините, пожалуйста… – Мачихин был еще во власти разговора с Куклиным. Боль скрутила донельзя. Слова едва складывались. Александр Ильич гнал от себя отчаяние. – По-прежнему… как комиссар…
Мачихин хотел сказать, что там, на той стороне окружения немцев, он все еще значится на должности, хотя фактически сложил полномочия, но по долгу коммуниста не может освободить себя от ответа за судьбы людей.
Подполковник понял его. Откровенно рассказал, что десантники настолько обессилели, что не смогли сбить немца с демянской дороги, откатились в пойму речки Ладомирки и держатся за счет беспримерного напряжения нервов и воли, что они не ощущают заметной помощи с наружного обвода котла, что вновь потеряна связь со штабом 34-й армии, и самолеты не снабжают лыжников продовольствием…
– Личный состав на пределе сил, товарищ старший батальонный комиссар. Место каждого здешнего парашютиста в госпитале, а не в строю!.. Но идут жестокие бои на западе котла. Нам нужно обходиться своими возможностями и отвлекать врага. Дорогая цена, товарищ Мачихин! Дорогая, но неизбежная, к сожалению.
– Нащупали новый маршрут к своим? – спросил Мачихин.
– Ищем лыжню через болота Дивен Мох.
– А с питанием?
– Комбриг Тарасов приказал Малееву срочно подобрать посадочную площадку на болоте. Из лагеря раненых вывезена уже вторая сотня больных и обмороженных.
– И никаких боевых действий? – В голосе Мачихина горечь.
– Что вы! Бьем немцев. В Сахново, в Пенно, на дороге к Ермаково и Старым Ладомирам… Держитесь, Александр Ильич! Скоро санитарный самолет прибудет… Извините, товарищ Мачихин, спешу на встречу с Тарасовым и Никитиным.
– Прошу вас, товарищ подполковник, пришлите, пожалуйста, младшего лейтенанта Бархатова. – Мачихин подал руку Латыпову, и тот, пожав ее, заскользил на лыжах в лес через прогалину.
Бархатов прибыл по вызову после обеда. Мачихин подал ему исписанный листок карманного блокнота.
– Закодируйте и передайте за моей подписью.
Алексей Бархатов пробежал глазами текст, потер рыжеватую бороду. На опаленном морозом лице его отразилось явное смущение.
– Помимо комбрига?.. Минуя Валдай?..
– Приказывать вам, Алексей Михайлович, не имею права. – Мачихин покусывал губы, дышал с надрывом. – Прошу как коммунист комсомольца. Все, что могу еще сделать для ребят…
– Будет исполнено! – Бархатов спрятал листок и направился лыжней к штабному биваку.
Из ладомирских лесов в эфир ушла шифрограмма:
«Москва, Сталину.
Кровно молю спасите остатки 1-й МВДБ.
Военком Мачихин».
Бархатов, проследив, как радист отстукал депешу Мачихина, доложил ее содержание комбригу Тарасову. Тот после проверки ближней линии охранения группы полулежал под старой сосной у штабного шалаша. Выслушав шифровальщика, молча кивнул ординарцу Анатолию Шаклеину: «Пойдешь со мной!», пристегнул лыжи и направился к Мачихину. Внутренне он был взбешен: за его спиной сносятся с самой Ставкой! Сперва он подумал жестко наказать Бархатова, но в штабе не осталось командиров, способных заменить его. Телеграмма Мачихина могла быть истолкована как очевидный признак паники в руководстве десантников, как игнорирование штаба Северо-Западного фронта…
Устало опустился на толстый корень сосны рядом с санитарной лодочкой комиссара.
– Здравствуй, Ильич!
Мачихин слабо пошевелил рукой.
– Привет… Николай Ефимович… Что нового в бригаде?..
Тарасов долго и сумрачно молчал, потом неожиданно выматерился вполголоса.
– Ты что, комбриг?!
– Не воюем, а пасемся – вся новость! Где дохлую конину, где плесневелый сухарь, а то крошку хлеба… – Тарасов сердито теребил свою бородку. – Эх, комиссар, если бы у людей были силы! Устроили бы шурум-бурум! Немец пуган тут мало… Воевать посланы, а мы – в лежку!
– Как плохо продумано все. Как мало сделано, комбриг!
– Не ищешь ли виновных, комиссар? – насторожился Тарасов.
– Чего их искать? Вот они – ты да я, я да ты…
«Ты да я…» Это великодушие комиссара резануло ухо Тарасова. В душе он признавал лично свою вину, хотя ясно и не представлял до конца всей полноты ее. Он выполнял приказы Валдая. Беды начались с неурядиц снабженческих, с вынужденной медлительности под Доброслями…
– Выходит, комбриг, довоевались до ручки? – Мачихин попытался подняться, но только согнул шею, и упала голова его вновь на вещевой мешок. – Ребята наши боевые, себя не щадят…
– Люди, как тени, Ильич! В глазах, в словах, в намерениях – отвага. А рука винтовку не держит. Ноги едва двигаются…
– Николай Ефимович, сдается мне, ты сам приуныл.
– А ты, Александр Ильич? – жестковато спросил Тарасов. Он видел состояние комиссара, но злость брала верх, и он не щадил боевого товарища. – Что ты можешь предложить?..
– Моя песенка спета, комбриг. А тебе воевать да воевать. Или я ошибаюсь?.. Вид у тебя унылый.
– Приуноешь!.. Выходить к своим в полосе Тридцать четвертой армии, а связи с ней не имею. Самолеты в этих дебрях не посадишь. Почти всех командиров потеряли…
– Слушай, Николай Ефимович, опирайся больше на Дранищева. На мой взгляд, мужик толковый, с опытом. Призовите к стойкости комсомольцев. Коммунисты пойдут первыми…
– Банальности, комиссар, говоришь! Я – не первоклашка, а ты – не пионервожатый. И Дранищев знает свое место…
Мачихин пожалел, что завел разговор, почувствовав сам никчемность своих напоминаний.
– Ну, ладно. Стоять-то долго здесь думаешь? Немцы разнюхают!
– Ночью тронемся. – Тарасов обошел лодочку, критически осмотрел упаковку Мачихина, потрогал стропы, проверяя надежность крепления. – Ребята хорошо возят? Не заменить ли?
– Спасибо, комбриг! У тебя и без меня забот хватает. – Мачихин вновь приподнял голову. – Пока не исчерпали запас сил, веди людей к своим, Николай Ефимович.
– Подразделения поднялись и идут к исходным рубежам. – Тарасов склонился к комиссару бригады и вполголоса пожурил: – Зря ты не посоветовался, комиссар! Латыпов Латыповым, а за рейд мы с тобой в ответе.
Мачихин понял: комбриг знает содержание его телеграммы.
