Мы — это Иванцова, Захарчук и я. Иванцова — кондуктор троллейбуса. Отмирающая профессия. К тому же Катька не умеет ссориться. Не знаю, почему она пошла именно кондуктором. Фрося Захарчук работает на стройке. Я ее не видела и не знаю, что она там делает.
А теперь о себе. Никуда я не уехала. Просто наша партия работает в пределах области. Меня и сюда не хотели брать. Начальник ужасно строгий. Окинул меня критическим оком и решительно отрубил:
— Нет!
Но ты ведь знаешь: я упрямая. Пришла на другой день, на третий. На четвертый спросил:
— Вы что думаете, у нас детский сад?
Тут я его и срезала:
— Скажите, пожалуйста, сколько вам было лет, когда вы впервые ушли в экспедицию?
— Шестнадцать, — ответил он, смутившись.
— А мне восемнадцать.
— Ладно, беру. Только не пищать. Выгоню сразу.
Так я стала геологом. Официально моя должность именуется „разнорабочая“. Практически — кто куда пошлет. Так что начальников надо мной много. Самого главного зовут Федором Николаевичем. Фамилия его Тихий. Но он далеко не тихий. Любит метать громы и молнии по всякому поводу и без оного. Всех называет на „ты“. Живет в отдельной палатке, но работает вместе со всеми. Это единственное его достоинство, в остальном — личность несимпатичная. Меня принципиально не называет ни по имени, ни по фамилии. Снисходительно кличет Инфузорией.
Фигура № 2 в партии — Ксения Александровна. Минералог. Шестнадцать лет в экспедициях. Была на Колыме и Памире. Никогда ни на что не жалуется. Вечерами рассказывает мне всякие истории. Однажды ее укусила змея. Один геолог высасывал из раны яд.
— Вы замужем? — спросила я.
— Нет, я геолог, — ответила она.
— А вы любили?
Она пожала плечами и ничего не ответила. Подозреваю, что у нее сердечная драма. Но она никогда не говорит об этом. С Тишайшим она очень робка, хотя знает больше него. Со мной — снисходительно ласкова. Мы живем с ней в отдельной палатке. Ходим в сапогах и ватниках. Вид не очень-то презентабельный. У Ксении Александровны всегда с собой вечернее платье и туфельки на шпильках. Она наряжается, когда мы едем в ближайшее село смотреть кино. Тогда она очень красивая и молодая. А ей уже тридцать восемь.
Сабанеев. Играет на гитаре и поет под Окуджаву. Еще занимается гимнастикой по системе йогов. Иногда исчезает по ночам. Позавчера деревенская женщина принесла ему туесок молока и завернутый в полотенце рыбный пирог. Женщине лет под сорок, а Сабанееву — двадцать семь. Пирог ребята съели. Я не стала есть. Противно. А Ксения Александровна ела и даже хвалила пирог. По-моему, она ко всему относится слишком снисходительно.
Прохорчук. Стреляет папиросы у всех, даже у Ксении Александровны. Копит деньги на „Волгу“. „Тогда брошу все, катан
Коля Горбылев. Ходячая энциклопедия. Собирает гербарий, образцы пород, изучает философию и английский язык. И еще — пишет стихи, но читать их стесняется. С получки купил две бутылки коньяку и торт. Коньяк я тоже пила. Пахнет клопами. Сам Коля не пьет даже вина. Дает Прохорчуку деньги взаймы, никогда не получая их обратно. Иногда его доброта становится назойливой. Но Колю любят все, даже Тишайший.
Василий Сидорович, или Дед. За глаза ребята зовут его Ровесником мамонта. Ему лет пятьдесят. Он действительно дед, у него уже две внучки. Он, как и я, новичок в экспедиции, тоже разнорабочий. До этого всю жизнь работал на тракторном заводе. „Век доживаю, а по земле не ходил. И опять же — природа, кислород“. Его любимое слово — „любопытно“. По ночам философствует с Колей. „А вот любопытно мне знать, что в самой серёдке земли имеется. Ежели огонь, то почему земля не расколется, как горшок, ведь летает она в атмосфере, где абсолютная температура?“ Обожает научные термины, произносит их с умилением и даже закатывает при этом глаза. Еще любит париться в бане…
Прочитала все, что написала, и хотела порвать. Не умею я писать. Да и тебе, наверное, все это скучно читать. Откровенно говоря, завидую тебе. Интересно, как ты выглядишь в морской форме? Тебе пойдет. Обязательно сфотографируйся и пришли фотокарточку. У меня ведь нет твоей фотографии. Только там, где всем классом. Ты там какой-то испуганный.
Хорошо дома! Чисто, тепло, яркий свет. Месяц не была в городе, а идти никуда не хочется. Одичала. Можно бы сходить в театр, но как подумаю, что надо часа три сидеть в парикмахерской, гладить платье и пр., так всякое желание пропадает. Стала ужасно рациональной, боюсь тратить время на пустяки. Или становлюсь мещанкой? Дома все кажется уютным. Даже торшер, который я раньше не любила. Смотрю в окно — у всех горят торшеры. Наверное, скоро опять войдут в моду абажуры.
Мама уговаривает остаться в городе. Больше всего ее шокируют мои сапоги. Кирзовые. Но без них там нельзя. Осень, дожди, грязь. Сушимся у костра. Детали дамского туалета сушим в палатке над керосинкой. И все-таки что-то тянет туда. Что именно — не знаю.
Много думаю. О тебе, о себе, о жизни вообще. Иногда человек проживет лет шестьдесят, умрет и не узнает, зачем жил. Пил, ел, работал, чтобы добыть пищу. И умер. Обидно! Жизнь человеческая слишком коротка, неужели она только для этого? Хочется делать что-то, достойное именно человека. А вот что? Ну, гармонически развитая личность. А для кого? Не для себя же! Дед говорит: „Моя жизнь в беде да в нужде износилась. Зато внучки поживут“. Но ведь это несправедливо! Неужели все мы живем только ради потомства? А сами? Или я просто эгоистка?
Вообще я в этой философии запуталась, а посоветоваться не с кем. Ксения Александровна смотрит на все слишком упрощенно. „Ты красивая, выйдешь замуж, будешь рожать детей, и вся романтика слетит, как сухой лист с дерева“. Замужество — ее навязчивая идея и ахиллесова пята. А ведь она не глупая. Вчера о Прохорчуке сказала коротко и метко: „Клещ“. И еще: „Мы часто замечаем в людях только недостатки и не умеем разглядеть и разбудить в них то доброе, что заложено в них самой природой или воспитанием“. А вот уж совсем афоризм: „Мечта — это компенсация. То, чего нам не удалось достичь в силу невозможности или неспособности, мы выдумываем“. Я долго размышляла над этой фразой. В ней и правда, и неправда. Мечта делает человека лучше, заставляет его стремиться к более возвышенному. А не просто компенсация. Ты согласен?
Иногда по ночам мне становится страшно. Вот, думаю, умру тут в лесу, и никто не узнает, что жила такая Антонида Ивановна Снегирева. Человек, ничего не сделавший для людей.
Вот бы найти такой минерал, из которого можно было бы получить все! И энергию, и пищу. Положил пять таблеток в карман — и лети хоть на Луну. Я даже придумала ему название: аникостит. Ты и я. Нравится?
Ты мне пиши чаще. Ладно? И хоть иногда вспоминай меня. Давай каждый вечер в половине одиннадцатого думать друг о друге? Хорошо знать, что именно в эту минуту ты думаешь обо мне.
А я о тебе все время думаю. Когда разводят костер, вспоминаю, как мы были у дяди Егора и ели уху. Игорешка тогда меня здорово презирал. Как он там? Ты ему обязательно передай привет. Странно, когда были все вместе, как-то не ценили этого. С Катей Иванцовой я частенько ссорилась. А вчера встретила в троллейбусе — обе прослезились.
Ну ладно, ложусь спать. Хочется хоть один раз в месяц поспать по-человечески. Спокойной ночи, милый!
Крепко-крепко целую.
Твой Антон.
P. S. Так не забудь: в половине одиннадцатого!»
15
