на меня. Я брезгливо оттолкнул его щитом. Крови из убитого вылилось так много, что скоро все в радиусе метра два было залито ею. Я уже привык к крови, трупам. Цивилизационные наслоения, запреты и табу обсыпаются с меня, как старая краска с железной переборки. Смотрел на разрубленное тело с тем же безразличием, как на куски говядины или свинины в холодильных камерах супермаркета.
С остальными мужчинами-таврами, пытавшимися прорваться в лес, тоже было покончено. Двоих убили скифы и принялись скальпировать. Получается у них быстро. Наловчились уже. Женщины и дети стояли молча, никто не плакал. Мне показалось, что они не без интереса наблюдают за действиями скифов. Тавры, как мне рассказывали, вывешивают на шесте у дома голову врага, но только известного. «Обычным» убийством у них хвастаться не принято.
— Гоните тавров в деревню, — приказал я тем своим бойцам, которые были слева от меня, а тем, кто справа, поручил собрать трофеи и добить раненых, если обнаружатся.
Отряд Гунимунда вышел из деревни нам на помощь. Поняв, что она не нужна, начали шмонать дома. Ходили группами по четыре-пять человек, хотя в домах осталось всего несколько старух и один седой и беззубый дед. Все ценное выносили и складывали на дорогу, которая проходила от ворот до ворот. Туда же выгоняли скот и выкатывали арбы, чтобы на них увезти добычу.
Я зашел в самый большой двор в центре деревни с домом, построенным из камня и обмазанным глиной. Двор ограждал сложенный из необработанного камня забор высотой метра полтора. Справа и слева находились хозяйственные постройки, причем все без дверей. Посреди двора валялась убитая ударом копья, худая сука с обвисшим выменем. Крупная и лохматая, похожая на среднеазиатскую овчарку. Рядом с ней скулили семеро щенят. Дом примыкал к скале, она была как бы одной из стен. Примерно посередине этой «стены» находился очаг — неглубокая яма с пеплом, огражденная невысоким бортиком из камней, без трубы, дым выходил через дыру в крыше, крытой сплетенными прутьями, обмазанными глиной. По бокам очага торчали две рогатины, соединенные деревянной перекладиной, на которую вешали котел. Два их, медные и снаружи черные от копоти, один литров на пять, другой на три, стояли рядом на земле. Возле них лежали брошенные второпях дрова. По другую сторону очага к скале были приделаны деревянные полки, на которых стояли несколько глиняных кувшинов, тарелок и чашек. У правой и левой стены располагались ложа, широкие, на несколько человек. — низкие деревянные помосты, застеленные сеном и грязным лоскутным тряпьем. Они же, как оказалось, являлись и ларями для хранения «богатств» семьи: рулонов грубой ткани, овчин, обуви. В доме воняло дымом и овцами. Я приказал Палаку, который выносил котлы, забрать и щенят. По паре в городской дом и на виллу, остальных на ферму.
Из соседнего дома привели подростка-гота. Его держали в яме типа чеченского зиндана. Наверное, тоже для получения выкупа или продажи в рабство. На голове среди грязных волос свежий шрам длинной сантиметров пять и шириной в полтора. Наверное, от удара дубинкой. Щеки впали от голода, под глазами темные круги. Тело грязное, всё в синяках, с ободранными локтями и коленями. Из одежды только рваные штаны до колен.
— Ты не с фермы? — спросил я.
— Да, — еле слышно ответил гот.
— Твоя мать продала ее мне, — сообщил ему. — Получается, что таким образом освободила тебя, а может, и спасла жизнь.
— Да, — снова еле слышно произнес подросток.
— Покормите его, — приказал я солдатам.
Сразу несколько человек угостили паренька найденным в домах овечьим сыром.
Увидев, как жадно он ест, я забрал сыр:
— Если съешь сразу много, умрешь.
Подросток собирался в третий раз произнести «да», но рот был занят, поэтому только кивнул головой.
Обыскав дом, солдаты поджигали его. Гореть там особо нечему, дыма было немного. Гунимунд хотел предложить городским бездомным переселиться сюда, но я возразил, что вскоре и они займутся набегами. Если всё время смотришь сверху вниз на живущих в долине, начинаешь верить, что они низшие, предназначенные, чтобы их стригли и резали.
Когда в арбы и телеги запрягли волов и коней и погрузили на них всё, что собрали, я дал команду начинать движение. Пленные женщины и дети постарше шли в середине обоза. Маленьких детей я распорядился посадить на арбы. Они вырастут в другой культуре и забудут о своем свободном, но диком прошлом. Скот — коров, овец, коз и свиней — гнали сзади.
Деду и старухам, которые оставались в горящей деревне, я сказал:
— Передайте другим таврам, что там, — показал рукой в направлении, где находилась ферма, — теперь пасется мой скот. Если пропадет хоть одна корова или лошадь, сожгу следующую деревню.
Дед ничего не сказал. Всё было по правилам местной игры: не нападай на сильного, а напал — обижайся на себя.
39
Когда я продавал на рынке свою долю трофеев, повстречал там Фритигерна, боспорского купца, с которым в позапрошлом году ходил к антам. Он сильно сдал. В прошлом году, когда был с караваном в пути, Пантикапей захватили тюрки. Что стало с семьей — не знает. Остались у него лишь два старших сына, которые ходили с ним. Поселились они в Херсоне, продав товар, привезенный от антов, и купив дом. Весной Фритигерн пошел к антам — и снова поход оказался неудачным, потому что авары захватили и сожгли городище. К его приезду там обитало всего несколько уцелевших семей, и никто с севера не приезжал на торг.
— Продал почти весь товар здесь. Дешевле, чем купил. Не хватило даже долги отдать, пришлось продавать волов, — пожаловался Фритигерн.
Наверное, брал кредит у иудеев. Разведка у них поставлена хорошо, скорее всего, знали, что авары пошли на антов. Но гота не предупредили. И обобрали, как липку, выкупив свой товар намного дешевле, да еще и проценты удержали.
— Осталось у меня всего одна кибитка, вожу товар по готским деревням. Сам знаешь, какие они покупатели. Только на жизнь хватает, — продолжил Фритигерн.
Решил помочь ему по старой памяти, а заодно и немного выиграть:
— Мне нужна парусина и пенька.
— Могу привезти, — сразу откликнулся он.
— Не сомневаюсь. Но, чтобы не платить торговую пошлину, оформим, как доставку. Я купил, а ты привез. Дам тебе деньги и еще две кибитки, — предложил я. — Ну, как?
Он задумался, выискивая, где подвох? Иудеи тоже обещали ему золотые горы.
— У меня есть планы на тебя, — сообщил я. — Хочу, чтобы ты открыл лавку в городе и продавал мой товар. Мне самому заниматься этим некогда, а отдавать оптом перекупщикам надоело.
— А какой товар? — спросил гот, сразу избавившись от сомнений.
— Масло оливковое и, может быть, доски. Что привезу, то и будешь продавать, — ответил я. — Тебе что, не без разницы, чем торговать?
— Да мне все равно, только для разных товаров лавку надо в разных местах открывать, — ответил он. — Для масла — в одном, на рынке, для досок — в другом, возле верфей.
Мне как-то это не приходило в голову. Не такой уж и большой город Херсон. Но Фритигерну виднее: всю жизнь торгует.
— Тогда две откроем, — решил я. — Чтоб и сыновья твои без дела не сидели.
Через день он отправился к готам за пенькой и парусиной, привез в трех кибитках. После разгрузки на верфях, продал мне своих волов и открыл лавку на рынке. К тому времени пришел «Альбатрос» с оливковым маслом. Фритигерн получил товар на реализацию по более выгодной для мене цене, чем если бы я продал перекупщикам.
Эвклид закончил очередной рыбацкий баркас и получил от меня заказ на постройку новой шхуны.
