сидит позади меня, провожает взглядом каждый кусочек, исчезающий в человеческих ртах, но не скулит, не попрошайничает. Кто-то кидает ему кость. Пес на лету ловит ее и разгрызает с таким хрустом, что мне становится жалко его зубов. Кстати, почти у всех не старых местных, как аланов, так и херсонцев, зубы целы и, если не считать камней, в хорошем состоянии. Что значит отсутствие сахара и химии в продуктах!
Мы спокойно поужинали, поболтал ни о чем. Вели себя так, будто приехали сюда на пикник. Когда стемнело, ко мне подошел один из дозорных и тихо доложил, что двое утигуров, оставив коней в роще, подкрадывались к балке, разведывали.
— Никто их не вспугнул? — спросил я.
— Нет, — ответил дозорный. — Они уходили, не прячась.
Значит, решили, что мы опьянены успехом, не ждем нападения. Ночью утигуры не нападут. Балка — это не открытая степь. Запросто коням ноги переломаешь. Тем более, что скоро новолуние, ночи темные.
— Ложимся спать, — говорю я своим сотрапезникам.
Как ни странно, засыпаю быстро. И просыпаюсь сам. Еще темно, в трех шагах ничего не видно, однако чувствую движение в лагере. Встаю за пару минут до того, как подходят будить меня. Степняки без всяких часов знают, что минут через пятнадцать начнет светать, и умеют без всяких будильников просыпаться в это время. И я вроде бы научился этому, причем не прикладывая никаких усилий. Натягиваю тетиву на лук арбалета, а потом начинаю облачаться в доспех. Стеганку и кольчугу на ночь не снимал. Уже привык к ним, не мешают спать. На мою попону и седло, на которых я спал, молодой алан кладет куль из тряпок и травы, которые будут изображать человека. Остальные бесшумно расходятся по «номерам» в вишняке.
Я тоже занимаю выбранное и подготовленное заранее место. Оно примерно посередине склона в обоих его измерениях. Я срубил несколько деревцев ниже этого места, которые закрывали обзор, но передо мной еще осталось несколько метров зарослей — надежная защита. Пес улегся позади меня. Как и все собаки, Гарри умеет быстро засыпать. Слева кряхтит Гунимунд. Он моложе меня, того, из двадцать первого века, не этого, из шестого, который ему ровесник, но кажется мне более старым. Живут в шестом веке мало, особенно мужчины, редко встретишь старше пятидесяти лет. Справа устроился Гоар. Этот сидит на пятках в полной неподвижности. Наверное, мечтает о молодой утигурке. Счастливый: от мечты его отделяет всего один бой.
Небо медленно светлеет. Мы в это время уже начали скакать к стойбищу. Скорее всего, и утигуры сейчас подъезжают, не торопясь, к роще. Им спешить ни к чему, потому что из балки их не увидишь и не услышишь, пока не будут близко. Да и шума при такой езде производят меньше.
Стало уже совсем светло, когда Гарик проснулся и, подрагивая ушами, прислушался. Я положил руку ему на холку, давая понять, что всё в порядке, так и должно быть, гавкать не надо. Звуки он слышит со стороны рощи. Было бы немного хуже, но не смертельно, если бы утигуры напали с двух сторон. Видимо, побоялись застрять среди овец и стреноженных коней, упустить эффект неожиданности.
Утигуры влетели в балку сверху плотным, насколько возможно было в том месте, строем. Тихо, без типичных воинственных криков. Их было очень много, не меньше шести сотен. Выдержит ли западня такое количество? Всех, наверное, нет, но это не так и важно. Главное — выбить побольше их. Завопили утигуры, когда до первых чучел оставалось несколько метров. Наверное, от удивления. Тут в них и полетели стрелы с двух сторон.
Я сразу сшиб переднего, который ударил копьем чучело и повернул коня, чтобы удостовериться, что его надули. На нем был ламеллярный, ромейский доспех, который не спас. Рычаг-тетива-болт-выстрел — и так несколько раз. Действовал механически, не думая. Ловил в прицеле спину утигурского всадника и всаживал в нее болт. Утигуры сперва растерялись, затоптались на месте. Потом передние завопили истошно и развернули коней. Но на них напирали задние, которые еще не поняли, во что вляпались, продолжали скакать в атаку. Некоторые помчались к плешине на южном склоне, откуда их звали на помощь на родном языке. Кто-то там свалился в ров, кто-то напоролся на рогатки, кого-то остановила загородка. Лишь несколько человек сразу рванули к восточному выходу из балки — туда, где паслись кони и овцы. Разогнав животных в стороны, двое оставшихся в живых из той группы утигуров смогли уйти. Увидев это, за ними ломанулось сразу десятка три всадников. Среди них скакал утигур, за спиной которого, обхватив отца руками за пояс, сидел мальчишка лет семи-восьми. Видимо, из наших пленников. Я не стал в него стрелять. И остальные тоже. Почти всю их группу перебили, даже тех, кто скакал впереди, а его не тронули.
По балке носились растревоженные запахом крови кони без седоков. Много коней. Их хозяева, убитые и раненые утигуры, лежали по всему дну балки от ее западного конца до восточного. Некоторые еще стонали. Спаслось не больше сотни.
Аланы и херсонцы молчали и не шевелились. Такое впечатление, что никак не могут поверить, что все кончилось, что победили противника, в два с лишним раза превосходившего их по численности, и понесли минимальные потери. Это было похоже на чудо. И пленные, женщины и дети, тоже молчали, хотя во время боя истошно звали на помощь. Больше звать некого.
Я первым спустился вниз. На душе было пусто: ни радости, ни горечи. Отстрелялись на «отлично», в ближайшие годы утигуры вряд ли сунутся на территорию аланов, но меня почему-то больше это не волновало. Наверное, подействовал мальчишка на крупе коня позади отца. У большинства погибших остались дети… С другой стороны, у аланов тоже есть дети, которым будет также плохо, если станут сиротами.
Поперек моей попоны лежал утигур с одной стрелой в спине и второй в голове. Кровь из раны в спине стекала прямо на чучело. Я столкнул труп ногой, перевернув его лицом кверху. Молодой, не старше двадцати. Красивые брови, тонкие и изогнутые, как у модниц двадцать первого века, а нос приплюснутый, как у боксера-профессионала. Скуластое лицо чистое, только на подбородке несколько черных волосков. Ниже их, по шее у кадыка, уже бегала темная вошь, искала новую кормовую базу.
Мы потеряли всего двух человек убитыми. В одного, старого и опытного херсонца, попала стрела, а второго, салагу алана, зарубили мечом. Поди угадай, зачем он выскочил из зарослей. Наверное, захотел больше славы. Но мертвым она не нужна.
48
Император Юстин Второй умер — да здравствует император Тиберий Второй! Новый начал правильно — снизил на четверть налоги и отменил пошлины на ввоз вина и масла. Поскольку два моих судна возили оливковое масло, а «Альбатрос-3» — вино с острова Хиос, которое считалось на втором месте после родосского, мне Тиберий Второй сразу понравился. «Альбатросом-3» командовал Геродор, как самый опытный, а его место на моей первой шхуне занял Пифодот. Сам я эту навигацию просидел на суше. Сперва ходил в поход на утигуров, потом расширял факторию на Тендровской косе. Теперь там работали три артели рыбаков и солеваров. Часть их улова продавал в Константинополе торговцам-перекупщикам, а часть поставлял византийской армии, в походный рацион которой входила вяленая рыба. Походов в этом году было немало: с севера напирали славяне с аварами, с востока — персы.
Эвклиду была заказана четвертая шхуна. Поскольку зима выдалась очень холодная и снежная, построил он «Альбатрос-4» только к маю месяцу. К тому времени я уже сделал рейс с Агафоном на Константинополь с корабельным лесом со своей лесопилки и на обратном пути загрузился оливковым маслом. Я стал основным поставщиком этого продукта на херсонский рынок. Агафон повел «Альбатрос-2» на Тендру за рыбой, а я остался в Херсоне, чтобы принять командование над новой шхуной. Сделал ее на два метра длиннее и сантиметров на сорок шире предыдущего проекта и мачты повыше. У этой грузоподъемность уже приближалась к ста тоннам. Собирался на ней отвезти рыбу с Тендровской косы в столицу, а потом с вином с Родоса отправиться в Александрию за специями. Пришлось отложить на неопределенное время.
Командир легкой кавалерии Оптила нашел меня в порту, где я следил за погрузкой на шхуну продуктов питания для рыбаков на Тендре.
