Так запомнился крепко рисунок твой сочный и четкий:И румянец герани и толстый ворчун-голубок…Нахлобучивши шляпу, смотрел ты с усмешкою кроткой,Насмотрелся и создал лирический русский лубок.Муза в ситцевом платье была вне парнасских канонов,Не звезда ль Беранже излучала повторно свой свет?Но не понял никто из журнальных маститых Катонов,Что беспечно прошел мимо нас настоящий поэт.А потом… а потом и без слов нам все это известно.Рев войны, кумачовый пожар… Где былая, родная герань?Дом сгорел… На чужбине пустынно, и жутко, и тесно,И усталый поэт, как в ярмо запряженная лань.Надорвался и сгинул. Кричат биржевые таблицы…Гул моторов… Рекламы… Как краток был светлый порыв!Так порой, если отдыха нет, перелетные птицыГибнут в море, усталые крылья бессильно сложив.<1926>
Тургеневские девушки в могиле,Ромео и Джульетта — сладкий бред…Легенды и подкрашенные были,—Что нам скрывать — давно простыл их след!Мир фактов лют: в коннозаводстве красномАборты, сифилис, разгул и детский блуд,Статистикой подсчитаны бесстрастной,Давно вошли в марксистский их уют…С их хлевом не сравним мы заграницу:Вуаль здесь гуще, сдержаннее жест —А впрочем, друг, переверни страницуИ посмотри внимательно окрест…<1926>
По берлинской безумной улице,Где витрины орут в перекличке,Где солдат безногий у стенки сутулится,Предлагая прохожим спички,—Там, играя зрачками, с цепочкой вдоль чрева,Пролетает новейший продукт,Экзотический лодзинский фрукт,Ева Кранц, тонконогая дева.Макароны цветной бахромыВьются в складках спадающей с ног кутерьмы…Узел кос — золотистей червонца,—Разве перекись хуже, чем солнце?На губах две сосиски пунцовой помады,Сиз, как слива, напудренный нос,Декольте — модный плоский поднос,А глаза — две ночные шарады:Мышеловки для встречных мужчин,—Эротический сплин все познавшей наяды,Или, проще сказать, атропин,А в витрине ее двойники, манекены из воска,Выгнув штопором руки над взбитой прической,Улыбаются в стильных мантоНа гудки вдаль летящих авто…
