В двадцать третьем году, веснойВ берлинской пивнойСошлись русские эмигранты:«Наемники Антанты»,«Мелкобуржуазные предатели»И «социал-соглашатели»…Тема беседы была бескрайна,Как теософическая тайна:Что такое эмиграция?Особая ли нация?Отбор ли лучших людей?Или каждый эмигрант злодей?Кто-то даже сказалНа весь зал:«Эмигранты — сплошь обыватели!»А ведь это страшней, чем «социал-соглашатели».Прокравшийся в зал из-под полаНаканунский Лойола,Предложил надеть на шею веревкуИ вернуться в советскую мышеловку,—Сам он в силу каких-то причинВозлюбил буржуазный Берлин.Спорящих было — двенадцать,Точек зрения — двадцать,Моя, двадцать первая, самая простая,Такая:Каждый может жить совершенно свободно,Где угодно.В прежнее время —Ногу в стремя,Белье в чемодан,Заграничный паспорт в карман,Целовал свою ПенелопуИ уезжал в Европу.В Аракчеевской красной казармеНе так гуманны жандармы:Кто откупался червонцем,Кто притворялся эстонцем,Кто просто, сорвавшись с цепи,Бежал сквозь леса и степи…Тысячам тысяч не довелось,—Кое-кому удалось…Это и есть эмиграция,Цыганская, пестрая нация.Как в любой человеческой грудеВ ней есть разные люди:Получше — похуже,Пошире — поуже,Но судить нам друг друга нелепо,И так живется, как в склепе…Что касается «завоеваний революции»,О которых невнятно бормочут иные Конфуции,То скажу, как один пожилой еврей(Что, пожалуй, всего мудрей):Революция очень хорошая штука,—Почему бы и нет?Но первые семьдесят лет —Не жизнь, а сплошная мука.
