собак и повел ее в сарай.
В солнечной полумгле золотились груды желтого перца, отсвечивали слоновой костью гирлянды чеснока, и вдоль стены, на широких лавках зеленели овальные дыни.
— Нет, нет, не эта. Эти для французов.
Он нагнулся к стоящей у ног корзине, поднял круглую янтарную дыню в продольных дольках с бородавками и сжал ее в мягких руках.
— Сладкая? — недоверчиво спросила Вава.
— Как мускат. А вы еще и эту возьмите. Дыня не утка, можно съесть и две.
Вава подумала, потрогала в бисерном кошельке свои монетки и выбрала сама третью дыню. Самую крупную.
— Сколько вам за все три?
Толстяк опять, не спеша, подтянул свои штаны и улыбнулся во весь рот:
— Ничего. Кланяйтесь, пожалуйста, вашей тетушке. Семена пусть сохранит, — сорт первоклассный.
Бедная Вава чуть с дынями на землю не села.
— Как ничего? Но ведь тетя говорила, что на ферме за гранатными деревьями…
— Совершенно верно. Но это мой сосед продает, по ту сторону дороги, чуть подальше. Да вы, барышня, не волнуйтесь. Там тоже гранатные деревья… А я не продаю. Да вы, барышня, не волнуйтесь. Неужели старый человек не может своей доброй соседке через ее милую племянницу послать несколько дынь. Надеюсь, что вы теперь убедитесь, что у нас в Провансе сладкие дыни растут…
Что ей было делать? Пробормотала что-то такое нелепое старику, даже собак не погладила, и — бегом домой. И глаза у нее были такие растерянные, будто у нее в сумке не дыни, а бомбы лежат.
Куриная слепота. Это она к здешнему богачу Дюбуа влетела, совершенно ясно… «Пожалуйста, самую сладкую, русские едят дыни на десерт…» И еще третью, самую крупную, величиной с арбуз, сама прихватила…
Что теперь тетя скажет? Вава свернула в лесок и, разогревшись от быстрой ходьбы и конфуза, присела на пень, чтобы собраться с мыслями и перевести дух. Сердце стучало — срам-срам-срам… Попрошайка несчастная… В голове отчетливо звенело: «Ду-рын-да». Но вавиным пальцам не до сердца, не до головы было. Пальцы торопливо достали из сумочки шпильку, вспороли в одной из дынь треугольник и поднесли ко рту ароматный, сочный ломтик.
Вава даже застонала от удовольствия. Да… Вот это так дыня… Если шербет положить на ананас, и то — никакого сравнения…
1930
МЕЛКОЗЕМЕЛЬНЫЙ ГРИПП*
Есть, конечно, помешательства неопасные. Собирает человек марки, какой тут риск. Купит в год франков на двадцать, — серию какую-нибудь юбилейную. Специально для таких фанатиков выпускают… А главная коммерция в обмене — с такими же блаженными. Да в знакомой конторе иностранные конверты, Христа ради, выпрашиваешь.
Сидит такой собиратель вечером за столом и, вместо пасьянса, сокровища свои раскладывает. В лупу зубчики проверяет, пинцетом запасные уники со страницы на страницу переволакивает… Гость у него под носом все бублики съест, в холодном чае муха за мухой ванную берет, а он и не замечает. Лицо у него такое вдохновенное, будто он продолжение «Египетских ночей» обдумывает.
Марки — это ничего. А я вот напоролся гуще…
Приходит ко мне приятель, Сергей Дроздов — хороший человек, чтоб он сгорел без страховки. И конечно, с места в карьер интимный разговор.
— Что же, Василий Созонтович, ты все еще свое коптильное заведение держишь?
— Какое заведение?
— Небо, — говорит, — все еще коптишь?
Отвечаю ему логично:
— Если ты опять про давешнее, лучше уйди. Вот на метро франк пятнадцать сантимов, — в первом классе поедешь…
Европейцу скажи — либо уйдет, либо пластинку переменит, ну а свой по тому же месту да той же наждачной бумагой. Либо еще номером крупней возьмет.
— Удивляюсь, — говорит, — тебе, Вася. Чудом у тебя какие-то допотопные доллары сохранились, а ты их, как нищая тряпичница, в тюфяке просаливаешь.
Молчу. Человек воспитанный сразу бы по глазам понял, что я его мысленно свиньей обозвал, а этому хоть бы что.
— Странная у тебя, Вася, мания величия. Все население — ослы, а ты один Спиноза… А вдруг наоборот? Как бы тогда не прогадал.
Варенье я ему подвинул. Молчу. Средство старое: какой угодно фонтан заткнет.
Однако он выносливый.
— Ну, ладно. Только ты меня не перебивай… Вокруг Парижа на сто километров все клочки расхватаны. Фотографы, рабочие, астрономы, кокотки, блондины, брюнеты — все покупают. И только ты, Эльбрус какой, даже не почешешься. Не идиоты же все? С высшим образованием среди них есть некоторые… А в чем гвоздь? Земля пить-есть не просит, а цена растет да растет, как сало на кабане. Понял? Бриллианты падают, марганцевое кали за полцены даром отдают, а земля, брат, пухнет… Конечно, если ты на свои остатки в месопотамском банке полтора процента получаешь, — ты либо дурак, либо самоубийца. Даже, скорее, первое. А потом — банки лопаются, а земля… наоборот. Не поливаешь, не удобряешь, глядь — у тебя через четыре года каждый франк золотым пухом оброс. Ты меня не перебивай, пожалуйста.
Придвинул я ему финики. Молчу, как марганцевое кали…
— Словом, ты, Василий Созонтович, не невинная белошвейка, и я тебя не соблазняю. Скажу в двух словах. Завтра утром заеду за тобой со знакомым шофером. Он там в одной дробительно-земельной компании на процентах работает. Человек бескорыстный. Посмотрим на это просто, как на пикник. Свезут нас в оба конца даром, подышим воздухом, вид у тебя, в самом деле, одутловатый… Легким завтраком даже угощают! — и тоже ни сантима. Чудаки какие-то. Поедем, Вася. Я же тебя с третьего класса знаю. Другому бы и не предложил. В жизни-то даром только по шее бьют, а тут тебе и бензин, и завтрак, и букет полевой нарвем бесплатно…
Ну, тут жена за стеной услыхала. Полгубы не докрасила, стремительно в дверь вошла и сразу руль в свои руки взяла.
— Нашли с кем разговаривать… Он даже пока на мне женился, два года раскачивался. Раз даром — о чем говорить… У нас сын в Гренобле курс кончает. Внуки могут пойти, теперь это в два счета делается. Надо и об них подумать. А потом за горло нас никто не берет, подышим воздухом, а там видно будет.
И сразу они с Сергеем Дроздовым сочувственные глаза друг другу сделали, а я так, между прочим, — вроде неодушевленной подробности… Молчал и финики передвигал. Ничего не помогло.
Утром приезжает Дроздов со своим шоферским Мефистофелем. Глаза, действительно, бескорыстные. Об земле ни полслова, все больше на погоду напирает. Сели, покатили. Вынеслись за Порт- Версаль; пока до полей не дорвались, приятель индифферентный разговор вел. Все, мол, горит: рестораны горят, марганцевое кали за полцены даром…
А чуть зелень пошла, аэропланный плац слева промелькнул, — вытащил Сергей из-под себя проспекты, разложил на коленях. Чистая лирика. На обложке жимолость в цвету, уютные пале зеленью перевиты. В соломенном кресле у крыльца господин сидит, рожа довольная, дым колечками пускает. Купил, собачий сын, участок. А над головой птичка на ветке заливается. Ох уж, птичка эта… Думаю, что и она на
