сторону моря. Муму тоскует.
— Чо забыковал-то сразу? Совсем шуток не сечёшь?
— Слышь, салага, завтра в 14:00 явишься ко мне в апартамент. На тримингацию. Или на тримингование. Выбирай по своему вкусу, что тебе больше нравится. А может, тебе дисбат устроить? Пора, пора тебя познакомить с воинской дисциплиной, что суть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядков и правил, установленных законами и воинскими уставами, обрати внимание.
— Ну, ты точно охренел! — и Морсик сделал вид, что падает в обморок.
Тут в нашу беседу вклинилась Зойка.
— А что это вы там переглядываетесь, с этим киллером? Ты Виталя, с ним поосторожнее, Зверь, а не собака. Недавно к нам с Катериной албанцы здесь какие-то привязались, ой, сколько крови было! Ой, как он их драл! Ой, как они орали!
Зойка мечтательно закатила глазки, но развить героический эпос не успела. Рядом со столиком возник Димитриос с двумя подносами, и с ним паренёк, гружёный аналогично. Они быстро рассортировали товар по потребителям и, пожелав приятного аппетита, бесшумно исчезли.
А мы дружно от благ сих вкушать принялись. Судя по размеру тарелки, Димитриос точно свою порцию отдал. Немногим та тарелка до колеса от 'жигулёнка' не дотягивала. Когда я первый азарт сбил и стал уже интересоваться окружающим, винца пригубил:
— Зойка, а что хоть пьём-то?
— Это 'Самена' с острова Самос. У Димитриоса его там родня делает, он самое лучшее закупает. Нравится тебе?
Раз такое дело, надо тост сказать, а то как-то не по-русски. Подлил дамам, себе добавил, и таки сказал:
— За прекрасных дам! За здоровье кириэ Димитриоса и его семейства. За прекрасную Грецию! — и мне даже похлопали. Когда Зойка перевела.
Недоволен был только Морсик. Никак ему пайку его не несли. Запрыгнул он на свободный стул возле меня и принялся жарко и часто дышать, пристальным взглядом провожая и мысленно тщательно пережёвывая каждый проглоченный мною кусок, и нервно облизываясь. И его печальный взгляд не оставлял сомнений в том, что считает он меня подлецом законченным.
От самоубийства на почве нечистой совести спас меня телефон, заумиравший в кармане. Звонить он начинал звонко и радостно, затем постепенно терял тонус, и заканчивал уже на ноте почти трагической. Извинился я перед обществом, отошёл в сторонку, разложил 'Моторолку' и услышал приятный мужественный голос —
— Господин Ружейников, Виталий Николаевич?
— Да. Это я.
— С вами говорит Александр Бат. Я буду вашим инструктором. Вылетаю завтра рейсом LH5932 с прибытием в Салоники в 16:35 местного времени. Вы сможете меня встретить?
— Да. Разумеется, Александр. Разумеется, встречу.
— Прекрасно, буду рад с вами познакомиться. До свиданья.
Отменно. А по-русски-то господин Бат не хуже меня говорит. Не успел я за стол вернуться, из ничего снова возник Димитриос. В руках он держал блюдо со свеженькой печёнкой размерами сравнимое с моим. Тазик был поставлен в уголок, и Морсик стремительно, но аккуратно освободил столовый прибор от содержимого. Потом тщательно облизал блюдо, явив нам собственный цветной лик, выполненный в стиле древнегреческой фрески, и окружённый греческими же письменами и удовлетворённо облизываясь, завалился под стул кирии Катерины. Зойка, заметив моё любопытство, перевела надпись — 'Победитель крыс, похититель осьминогов и убийца страусов — Монморанси с Хиоса, сын Ареса и внук Пирата'.
Весь вечер Катерина была очень молчалива, односложно отвечала на Зойкины вопросы и иногда задумчиво поглядывала в мою сторону. Я чувствовал себя не в своей тарелке от её взглядов и к общению тоже не особо стремился. Поэтому, как ни старалась Зойка, но растормошить нас или вытащить меня на танцульки, не удалось ей. Зойка собралась обидеться, но вскоре подошли какие-то знакомые, числом с дюжину, и на танцульки утащили уже её. Катерина сказала, что завтра хлопотный день, и что нам пора. Мы попрощались с обществом и уехали.
На обратном пути я попросил Катерину помочь мне завтра встретить господина Бата. Катерина просьбе удивилась, и сказала, что это само собой разумеется. А как же иначе? И спросила, где тот собирается жить? А я решил, что будет лучше, если инструктор займёт мой номер в 'Авалоне'. А то неудобно получится. И сам гость и других гостей сосватал, вроде как цыган с цыганятами.
Морсик по дороге вёл себя культурно, разговоров не разговаривал, а свернулся калачиком у меня на коленях и посапывал потихоньку. Когда к дому подъехали, он сразу проснулся и умчался в кустики. Эх хорошо быть кисою, хорошо соббакою… Да. Катерина ушла к себе, а я в душ залез и остудился слегка. Всё же непривычный климат и ночь слишком тёплая. И вообще меня в жар и пот кидает, когда кирия Катя близко.
Потом из окошка послышался всплеск, подошёл я к нему да и выглянул посмотреть, что это там такое булькает. И встал столбом. Катя купалась в голубой воде небольшого бассейна, подсвеченного изнутри. Топлесс. И небольшие крепкие груди с чёрными сосками задорно торчали чуть в стороны. От цивилизации на ней оставался только чёрный лоскутик стрингов. Вероятно, дань трауру. И ничего на ней более не было. Удивительно светлая кожа, практически без загара. Это же оттого, что она по ночам купается, сообразил я, наконец. И продолжил любоваться. Было чем. Сложена тётя Катя была канонически, в полном соответствии с заветами Ивана Ефремова. Ни намёка на модную субтильность, от которой последние пятнадцать лет я шарахался как правоверный от буженины. И ни одного грамма излишнего веса. В Маки-Дональдсы она точно не забегает. Я любовался, а она всё плавала, и всё ныряла. Плавала и ныряла она замечательно. Легко переныривала десятиметровый бассейн три раза, туда и обратно, и вынырнув, очень мило отфыркивалась. Не заметить меня на фоне освещённого окна было трудно и меня, естественно, очень быстро обнаружили. Катерина без тени смущения помахала рукой:
— Виталос! Идите скорей сюда, вода просто чудесная! Не надо стесняться. Просто идите сюда.
Я человек дисциплинированный и командам подчиняться обучен без рассуждений о пользе или вреде оных. Сказано — бежать, бежим. Сказано — лежать, лежим. Сказано в бассейн — в бассейн! Принарядился я в плавки купальные, и устремился.
Встретились мы у выхода на задний двор. Я открыл дверь, а там кирия Катерина, в чём мать родила, практически. Чуть не зашиб я кирию. Остановила она мой упругий бег, упёршись ладошками мне в грудь, и проскользнула в дверь под лестницей. В подвал, наверное.
А я в бассейн сходу нырнул, дабы одну бестолковую голову в чувство привести. Понырял, угомонился, а тут и Катя вернулась. В одной руке кувшинчик глиняный, оплетённый, немалого объёма. В другой пакет. Поставила она кувшин на столик под тентом, из пакета стаканы узкие, стеклянные вынула и на стол поставила. Звякнули они певуче. Нет ребята, не стекло это. А как бы, и не хрусталь. Достала из пакета поснедать чего-то. Фрукты, сыр и всякое такое. Тоже всё на столе разложила. И меня пригласила вина попить. Жестами и мимикой.
И стали мы с Катюшей вино пить, на краю бассейна сидя и болтая в нём ногами. И разговоры разговаривать. О погоде поговорили. О видах на урожай маслин. Знатный будет урожай! Искупались. Снова вина попили. Поговорили про вино. Катя объясняла, что вряд ли я такое вино, где ещё попробую, и рассказала, что это старинный хиосский 'Ариусиос', очень дорогой и на сегодня практически исчезнувший. Сейчас его пытаются восстановить на Хиосе, но производят пока очень мало, а она пользуется родственными связями. Выяснилось кстати, что родилась она на Хиосе, в Салоники приехала учиться на медсестру. Выучилась, работала до замужества в хирургическом отделении, где и подружилась с Зойкой. Искупались мы снова, и снова вино пить принялись. И опять беседу завели. Выяснили, почему парижские кафешки — 'Бистро' называются. Очень она удивилась, когда узнала, что русские, если бы хотели Европу к рукам прибрать, ещё в 1814 году её прикрутить могли бы, не особо напрягаясь. И вино попивали. Очень вкусное. И снова купаться полезли. Подал я ей руку, чтобы из бассейна помочь выбраться, а она меня обратно в воду сдёрнула, хулиганка. Я, натура мстительная, попытался в отместку поокунать её с головой.
