делать Катерине комплименты.
Показали бумаги, произвели разъяснительную работу, расставили над 'i' все точечки, потом попросили меня рассчитаться и расписаться. Отдал я им карточку свою, повертели они её, и так и сяк, и приборчику в щёлку скормили. Приборчик мне передали и велели пин-код и сумму перевода набрать. Я и набрал. И кнопку Ентер надавил. Пискнул приборчик, и стал я обладателем… слушайте-слушайте и не говорите, что не слышали… вожделенной Цессны-208, бортовой номер сякой-то. Вот и всё. Сбылась мечта идиота. Как говорил великий Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей. Теперь у меня есть личный самолёт. И нету денег. На остатке 136600 евриков, с вычетом авиабилетов.
Уважаемые господа убедились, что трансферт прошёл, стали нам с кирией Катериной руки целовать и пожимать, кому что полагается, не забыв при этом слупить с кирии 7 процентов 'за услугу'. Кирия тут же сумму ещё куда-то загнала, и осталось на её счету, я в распечатке приметить успел, 6500 евров. Не густо. Кирия победно и дерзко, всеми тридцатью двумя, ухмыльнулась своему поверенному и, подавая мне руку, сказала господам на прощанье:
— Надеюсь, господа на этом наши дела улажены. Желаю здравствовать!
Сцапал я бумаги, нам положенные, и повел милую на выход. Прочь из этого гнезда чистогана. Прочь! Вниз на лифте не поехали, пешком пошли. На бельэтаж спустились, и тут я Катю придержал:
— Айн момент, майне фрау Катерина! Мне перевод сделать необходимо срочный. Я вчера немножечко нечаянно наврал. Хочу немедленно исправиться. И к операционистке подошёл. Вынул из кармана карточку с реквизитами получателя, и стал с ней взаимопонимания добиваться. Пяти минут не прошло, как всё она поняла и с карточки моей на счёт учебного центра в Эссене 6000 евро перевела. Вот и ещё один шаг к цели. Вернул кредитку на место и обратно Катю за руку взял и вон повёл.
Пока мы в банке том раскидывались деньгами, Монморанси оклемался, и горделиво восседая на водительском месте, улыбался прохожим. Прохожих это почему-то слегка напрягало, и они обходили 'мерсик', стараясь держаться на приличном расстоянии от Морсика.
— Ваши планы, Виталос, не изменились? Вы по-прежнему хотите посетить церковь?
— Да, Катенька-Катюша. Я думаю, это будет правильно. Я к нему, к Теодору то-есть, чувство признательности испытываю. В том числе и за то, что встретил тебя.
— Вы верующий, Виталос?
— Не совсем простой вопрос, Катенька-Катюша. Скорее да, чем нет. Кто-то из наших патриархов в телевизионной проповеди сказал по-моему так: 'Если ты веришь в добро, значит, ты веришь в бога'. В добро я верю, крещён по православному обряду. Вот и суди сама.
— Не буду я тебя судить!
— А и не надо. Поехали свечку поставим, да помолимся за упокой души кириэ Теодора.
— Тогда я тебя в старинную церковь повезу, ещё в византийские времена построенную. Храм святой Екатерины. Оценил? Пристегнулся? Поехали!
Ехать оказалось недалеко. Сразу за банком Катерина свернула на уютную тенистую улочку, обозвав её 'Тсимиски и Вензелоу' и помчалась по ней, спотыкаясь на светофорах. Проскочили справа от Министерства Северной Македонии, вот так вот, почтенного вида здание в стиле нашего обкома. И чуть погодя свернули налево на Олимпийскую. Ну, блин как из дома не уезжал. Катя живёт на???????? — ул. Восточная. Очень мило и просто. Мама моя жила на улице Широтной, которая пересекается с улицей Олимпийской. И Восточный проезд — тоже есть. С Олимпийской свернула на улицу Тасмадос, и через минуту припарковала машину у храма.
Да. Это не вчера построили, уж точно. Храм из красного кирпича, веками обточенного. Выглядел храм как-то простовато и одновременно величественно. Внушал, короче.
— Морс на месте, остальные за мной — скомандовала Катерина, и мы зашли в храм. На колени бухаться я не стал, свечку купил и у какого-то угодника прилепил. Насчёт молитв всяких тоже не копенгаген, только и помню, что символ веры. Вот его и прочёл полушёпотом. И отсебятины добавил, мол, прими Господь Теодора Фокаиди в царствие своё. Земля ему пухом. И веришь — нет, легшее на душе стало. Ну и за свои дела, тоже случай не упустил, у Господа поклянчить. Оно, конечно, ОН подсуживает тому, кто и сам, сложа руки не сидит, но ведь подсуживает же.
Пока я халтурил, Катерина взялась за дело по-серьёзному. Помолилась с толком и знанием программы и церкви деньжат подкинула. Ну и я не отстал. Тоже раскошелился на пару сотен. И вышли мы из храма как говориться 'духовно возрождённые'.
Сообщил я Кате, что ещё одно мероприятие мною на сегодня назначено и спросил, где тут специализированный магазинчик имеется. Для собачек. Нашёлся такой магазинчик в собачьей парикмахерской. Сюда, в парикмахерскую эту, Морсика в молодости возили. А потом перестали. Уж больно кусаться стал горазд и парикмахеры тутошние связываться с ним отказались. Особенно после того, как Теодор преставился. Совсем пёс запущенный сделался. Купил я инструмент нужный, и домой поехали. К Кате домой, разумеется.
И там я первым делом, за фокса взялся. Эх, и давно я не брал в руки шашку! Почитай с детства, когда у меня свой такой же зверёныш был.
— Эй, салага, почему стрижка не уставная? Трендюлей захотел? Ну-тко пошли-тко в перукарню. Буду тебя, охламона, человеком делать. А то стоишь и ухом не моргаешь, смотреть противно. Молчать! Команды 'чесаться' не было! За мной, шагом марш! Твою кровать!
Морсик доверчиво проследовал за мной. Наивняк! Искупал я его с собачьим шампунем, просушил феном и привёл в апартамент. Поставил на табурет по стойке 'ровно', расчесал как барана, на два прохода. Еле продрался через колтуны. И ощипывать полегоньку принялся.
— Эй, генералиссимус, ты это чего удумал? Это ты зачем? Что за комиссия, создатель! Да больно же, мать твою! Укушу! Падла буду, укушу!
— А мы тебя за жвалы придержим. Терпи щегол! Бог терпел, и нам велел!
— Вот ты сам себя и ощипывай, садюга! Раз тебе терпеть велели. А я не потерплю! Я вольный кобель! Айяяяя! Уюююю! Ну, а там-то зачем? Там же и не видно почти. Вот по-честному, укушу!
— А я и намордничек припас! Выбирай — терпеть или унижаться! Зарос ты как слон. Хуже рядового Абашидзе. Стоишь тут попугаем и ещё каркаешь! 'Бакенбарды должны быть по верхнему срезу ушей'. А у тебя? Ты в зеркало посмотри, нет, лучше не смотри! Потом посмотришь. Когда будет на что.
— Да я и так был, хоть куда. Ой, больно, больно мне! Да не виноват я, что она из меня прёт!
— В армии виноват не тот, кто виноват, а тот — кого назначат. Так-то вот салага! Ну, вчерне, вроди ба… И ещё вот здесь… немножко…
— Прокляну!
— Ну, наконец-то в тебе начинает просыпаться военный человек. То, что ты говоришь, понять совершенно невозможно.
Отодвинул я его на середину табурета, осмотрел дело рук своих. А, ничего вышло. Нормальненько. Морсик с недоумением разглядывал свой круп и возмущался —
— И ты хочешь сказать, что вот эта щипаная курица и есть эталон боевого фокстерьера?
— Ну, эталон, не эталон, но… зато не жарко. И грязи с тебя меньше будет.
— А вот за это ты, командир, не кручинься. Грязи я те нанесу в любом виде.
— Свободен, триммингованый! Щас искупаешься и поймёшь, насколько тебе легче жить стало. Недельки через две — повторим.
— Чо! Снова!?
— Не журись, молодой военный. Уже легче будет. Или опять хочешь зарасти, а потом — чтоб как сегодня? Чтоб опять три часа с тобой мучались?
— Это кто тут мучался?
— Мы!
В этом месте нас Катерина навестила. Осмотрелась с удивлением, руки мои на мне, не отгрызены, потолок и стены кровью не заляпаны, и Монморанси не узнать. Обозвала меня зачем-то волшебником.
— 'Та шо вы, я тильки учусь…' — жаль, хвоста нет, помахать смущённо.
— Пойдёмте обедать, страдальцы. — Катя, соблазнительно вильнув попкой, исчезла за дверью.
— Пошли, горемыка, награду вручу за долготерпение и кроткий нрав, — сказал я Морсу, распихивая 'заготовленную' шерсть по пакетам. Ну, а как с такими нахалами ещё обходиться? Приходится быть гораздо
