его в разливочной.
— «Болезнь цветка» — я думаю, — воскликнул я. Она чаще всего портит вино, на поверхности появляется пена или пленка.
— Вы правы, Жак, — отозвался Оливье, — но, к счастью, это всего лишь молодое вино, которое мы сделали в прошлом году. Две бочки. Невелика трагедия.
— По дороге сюда, — сказал я, кивнув в знак согласия, — я думал, не «бутылочная» ли это болезнь?
— Нет, здесь дело посерьезней. И это еще небольшой дефект.
— Придется его вылить.
— Вероятно. Но давайте не будем задерживаться на этом, у нас такое случается редко. Я хотел вас видеть, Жак, еще и по другой причине. Куда более важной. Пойдемте в погреб.
— Пойдемте. — Повернувшись на каблуках, я пошел впереди. Ясно, у Оливье есть какой?то сюрприз. Приятный. По лицу видно.
Мы спустились в погреба.
Они занимали огромную площадь под землей. Здесь вино зреет и сортируется по чанам, бочкам и бутылкам.
В конце погреба, где зреет красное вино, было немного свободного места, где мы обычно дегустировали вина. Сюда?то и вел меня Оливье. Полки с бутылками образовали угол с двумя стенами. Там стояли стулья и стол. На столе — обязательная белая свеча в подсвечнике, коробок со спичками, разная утварь и аккуратно сложенная белая льняная салфетка.
Оливье поставил на стол бутылку вина и два стакана. Первое, что он сделал, — зажег свечу.
Я наблюдал за ним. Он был высок, и начав откупоривать бутылку, слегка наклонился над столом. Оливье — мой наставник, учитель и друг. Спокойный и сдержанный, очень симпатичный человек. Ему шестьдесят лет — в два раза больше, чем мне. Но выглядит он гораздо моложе своих лет. Может быть, потому, что он — счастливый человек. Он любит свою жену, своих детей, работу и очаровательный старый сельский дом, где живет со своей семьей. Этот дом, тоже моя собственность, стоит за полями, у фруктового сада. Оливье и его жена Клодетта устроили там уютное жилище.
Я смотрел, как Оливье открывает бутылку. И, как всегда, поразился тому, как он это делает. Искусно. Осторожно. Как хирург. Надрезав у горлышка красный металлический колпачок, он снял его. Для того, чтобы видеть вино в горлышке. Потом вытер горлышко бутылки внутри с снаружи белой салфеткой. И, наконец, держа бутылку против пламени свечи, стал рассматривать цвет вина в горлышке, кивая самому себе.
На лице его появилась довольная улыбка.
— Ах, Жак, оно вам понравится. Я уверен.
Разлив вино, он протянул мне бокал.
Мы подняли наши бокалы.
— Sante, Жак, note 10 — сказал он.
— Sante, Оливье.
Мы пригубили вино.
Смакуя, я держал его в рту. Какой изысканный вкус! Мягкий, бархатистый, богатый. Я поднял бокал против света. Вино было глубокого красного цвета. Красивый цвет. Я поднес бокал к носу и сразу же узнал запах фиалок и чего?то еще, не очень различимого.
— Это красное вино, которое вы заложили в 1986 году, — сказал я, улыбаясь. — Вы взяли виноград трех сортов: Мурведр, Сирах и Сэнсо. Два первых — за глубокий цвет и запах фиалок. Сэнсо — тоже за глубокий цвет и мягкий вкус, который он придал двум другим.
Оливье смотрел на меня, сияя.
— Верно. Молодец, Жак. Оно хорошо выдержано, как вы думаете?
— Прекрасно. Вы создали удивительное вино. Великое вино. Теперь я вспоминаю, какая стояла погода в том году. Вы говорили, что эта погода очень хороша для винограда.
— К счастью, я не ошибся. А теперь, я считаю, нужно выпустить его в мир.
— Одобряю. Так и сделаем. И давайте выпьем еще по стаканчику. Жаль, что я не взял с собой Кэтрин. Ей понравилась бы наша дегустация.
Оливье наполнил мой бокал.
Я поднял его в честь Оливье.
— За вас, Оливье. Поздравляю.
— Ах, Жак, не надо. Мы трудились оба.
Я засмеялся, покачал головой.
— Нет, нет. Мне был двадцать один год. Я тогда ничего не знал, был совсем зеленый. Девять лет назад я все еще учился в Йейле. Это ваше вино, только ваше. Вы создали его. Вы заслуживаете всяческих похвал. Оливье.
— Спасибо, Жак. Вы, как всегда, очень щедры.
Следующие два часа я просидел в своей конторе на винодельне.
Нужно было заняться счетами, просмотреть цифры. Много дней я откладывал эту работу. Но я знал, что никуда от нее не деться. Сегодняшний день годится для этого, как и всякий другой. Скрепя сердце, я принялся за дело.
Проработал я до четырех. Наконец, закончив все, я отложил бухгалтерскую книгу и позвонил в ресторан в Эксе. Заказал столик.
Уходя из конторы, я прихватил с собой недопитую бутылку вина, оставленную Оливье. Пусть Кэтрин попробует. Я гордился этим вином. Гордился тем, что Оливье создал его.
Я вышел на солнце, в сияющий день. Шел медленно, глядя по сторонам. Везде был порядок. Я остался доволен. Мне хочется, чтобы имение было именно таким — ухоженным.
Впереди на плоской площадке возвышается шато. С трех сторон его окружают пологие склоны с виноградниками. За виноградниками — холмы, похожие на огромный расширяющийся кверху воротник. Или, как на днях заметила Кэтрин, на гигантский рюш, который носили во времена Елизаветы I. Сады и поля перед шато великолепны в золотом свете солнца, уже клонящегося к западу.
Это самое идиллическое место в мире, по?моему. Я всегда счастлив здесь. Даже когда я был женат, мои трудные жены не могли разрушить этого ощущения счастья. Я просто выключал их и настраивался на землю и виноградники, шел своей дорогой. И мне никогда не хочется никуда уезжать отсюда.
Краешком глаза я заметил внезапную цветовую вспышку. Повернув налево, я направился к деревянному забору у края дороги.
Облокотясь о забор, я окинул взглядом горизонт. Потом опять увидел это. Ярко?синюю вспышку. И вдруг разглядел вдали Кэтрин, ее рыжие волосы, горящие на фоне синего свитера.
Она скакала галопом по полю, волосы развевались за спиной. Хорошая наездница. Я то знаю. Но почему?то — сам не знаю, почему, — сердце у меня замерло. Когда она перемахнула через первую изгородь, я съежился от страха. Я испугался, что лошадь сбросит ее. Как это случилось с Антуанеттой в тот день, на ферме Лорел Крик.
Я вцепился в перекладину забора и выпустил из рук бутылку. Она упала в траву. Пусть. Я стоял и смотрел на всадницу. Вот?вот упадет…
Часы остановились. Стрелки пошли в обратную сторону. Меня перенесло в детство.
Ужасное воспоминание, которое я хранил взаперти двадцать два года, вырвалось наружу. Всплыло на поверхность.
Мне опять восемь лет. Я опять на ферме Лорел Крик. Я играю на лугу с красным мячом и лаптой. Антуанетта скачет ко мне, перемахивает через изгородь. И, выбитая из седла, медленно?медленно проплывает в воздухе и падает.
Бросив мяч, я помчался к ней. «Антуанетта! Антуанетта!» кричал я. Я испугался. Испугался, что она умерла. Или сильно изувечилась.
Яркий Тигр сбросил ее, когда брал препятствие. И она лежала неподвижно, такая нескладная и беспомощная. Лицо белое, как мел. Из?за этой смертельной белизны волосы, разметавшиеся вокруг лица
