насмешливо спросил его Виктор.
— Как это?
— То есть считаете себя лучше других?
— Допустим…
— А вы знаете, какой отбор еще бывает?
— Какой еще?.. — недоумевал мужчина. — Есть естественный отбор, и всё тут.
— Это не так. Существует ещё групповой отбор.
— Что это такое?
— Пример такого отбора можно наблюдать у пчёл, у Муравьёв.
— При чём же здесь люди?
— При том, что подобный отбор действует и в человеческом обществе, поскольку человеческое общество — это всё-таки большая группа отдельных особей. Но такой отбор уместнее называть общественным. Ведь как устроена пчелиная семья? Есть рабочие пчёлы, есть солдаты-охранники, есть уборщики — кто там ещё?.. И если это рабочая пчела, то это навсегда. Что-то похожее наблюдается и в человеческом обществе. Вот вы рабочий, у вас есть семья, обязанности в обществе, у вас уже возраст, и поэтому вам вряд ли удастся поменять своё общественное положение, например, повышением уровня своего образования. Во всяком случае, абсолютному большинству людей, находящихся в таких же обстоятельствах, это недоступно.
Такое же положение и у членов других социальных групп: выделить себя из среды такой группы с повышением общественного статуса законным путём довольно трудно; есть, конечно, исключения, но они только подтверждают правило.
— А незаконным?
— А вот закон как раз и есть следствие общественного отбора, его инструмент.
— Что-то сейчас не очень много внимания обращают на закон, — вступил в разговор молчаливый прежде мужчина, понравившийся Виктору прямым и спокойным выражением лица.
— Да, конечно… Старые законы уничтожены, новые ещё только создаются, и есть большое сомнение, что они долго будут работать. И вот такие смутные времена беззаконья были временами разгула индивидуализма.
— А попроще?..
— Вспомните недавние очереди за водкой. Вот стоят: хорошие, плохие, умные, глупые, здоровые, больные — все.
Но есть те, кто не стоит в общей очереди, кто по головам других пробирается к прилавку. Вот вам наглядный пример индивидуализма.
— Я думаю, все остальные в этой очереди такие же индивидуалисты, только их удерживает страх, — усмехнулся печник.
— Что ж вы так плохо думаете о людях? Мне вот кажется, что по своему самоопределению в обществе они делятся на две категории: на тех, кто хочет быть господами и слугами, и тех, кто не хочет быть ни теми, ни другими.
— Ну, господа и слуги — это, наверное, всё-таки, разные категории, — возразила Полина Сергеевна.
— Нет — одна. Потому что они как педерасты: один сверху — другой снизу. Даже если они и поменяются местами, суть их от этого не изменится.
— А те, кто не хочет быть ни господами, ни слугами?
Они-то кем хотят быть?
— Людьми. Просто людьми. Однако простите, мне надо уже выходить. Отсюда мне будет ближе.
Виктор взял свою дорожную сумку и направился к переднему выходу, вовремя заметив, что автобус проезжает по знакомым ему местам, откуда до родной его деревни было около трёх километров, между тем как из районного центра — больше десяти, причем неизвестно, ходит ли сейчас туда автобус или хотя бы такси. Он попросил водителя остановиться и, попрощавшись с попутчиками, вышел на дорогу, знакомую ему с детства, так как зачастую приходил пешком к этому перекрестку, где регулярно ходил автобус между районным центром и небольшим поселком, расположенным невдалеке. При посещении районного центра или возвращении обратно жителям его деревни и деревень, соседних с нею, было удобнее проехать автобусом не совсем в нужном им направлении, чтобы затем пройти пешком до дома в три раза меньшее расстояние. Позднее и к ним в деревню, и ещё дальше автобусы ходили уже регулярно, но лишь до недавнего времени — то ли потому, что у районной администрации не было средств, то ли всем было наплевать на эти забытые и заброшенные деревни. Идя не спеша по дороге, давно не ремонтированной, с разбитым асфальтом, Виктор с тоской замечал, что поля, ранее обрабатываемые, засеваемые и приносящие урожай, теперь запустели, ближайшие к лесу участки покрылись молодой порослью берёз и осин, а расположенные вдоль дороги — буйными зарослями ядовитого дудочника. Впрочем, через некоторое время картина всё же изменилась, и дорога проходила уже среди окультуренных полей, но он знал, что это были поля другого хозяйства, на территории которого находилась деревня, где он родился.
Мать, охнув, всплеснула руками, неожиданно увидев Виктора, поспешившего обнять старушку; отстранившись, она растерянно оглядывалась по сторонам, как будто что-то потеряв.
— Ты что, мам?
— А где дети? Вера?.. Ты — что, один?!
— Да, мам, так получилось.
Она внимательно поглядела на него, расстроенная, и спросила с укоризной, не скрывая тревоги:
— Мне мало неприятностей с твоим братом, теперь ещё и ты?
— Все нормально, мама; я ненадолго, и скоро поеду обратно к детям.
— К детям? Что случилось?! Умереть мне спокойно не дадите!
— Всё, всё, успокойся! Всё хорошо, поверь мне. Просто выдалось свободное время.
— Да я уж вижу — что-то не так. Вон и седой уже весь.
— Мам, ты же знаешь, в чём дело. Что, я раньше не был седым?
— Теперь уж белый вовсе.
— Ну ладно, а где Лида?
Его овдовевшая сестра Лида была на пенсии, и последние годы мать, сильно постаревшая, жила с ней, уйдя из семьи брата, всё больше и больше спивавшегося вместе со своей женой, несмотря на то что имели двоих детей-подростков, уступив заботу о них сестре и бабушке. Он поставил свою дорожную сумку на крыльцо, ожидая, что сестра сейчас выйдет из дома.
— Она с детьми ушла на речку бельё полоскать. Она и раньше его полоскала на речке, а теперь приходится ещё и воду носить на коромысле для бани, для стирки, для поливки огорода.
— Не понял… А что, водопровод не работает?
— Не работает, — мать безнадёжно махнула рукой. — Говорят, скважина засорилась, а почистить или пробурить новую не могут. Нет денег. Председатель колхоза сказал будто бы, что если пробурить новую скважину, то колхоз можно распустить.
— А воду для питья тоже с речки носите?
— Нет. Для питья привозят в молоковозах, в прицепных емкостях. Может, раз в день, может, раз в два дня.
— Я помню: раньше воду для питья брали из речки.
— Раньше только из речки и брали. А вот и наши работники!
Снизу, со спуска к реке, из-за кустов черемухи появились с тазиками, полными постиранного мокрого белья в руках, Оля и Володя, племянники Виктора, обрадованно поспешившие к нему навстречу, но замешкавшиеся в калитке и потому незамедлительно получившие замечание от идущей следом Лиды:
— Ну-ка, ну-ка, тише! Не уроните на землю бельё, помощнички!
Поставив тазики на крылечко у бани, подростки прижались к Виктору, расспрашивая о Наташе и Андрее, своих двоюродных сестре и брате, а он, видя их преждевременное взросление, с состраданием вспомнил, как в прошлогодний приезд его с детьми в деревню подросток с горечью сказал: «У вас хорошо! А у нас дома мама с папой напьются, а потом спят или ругаются».
