Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля

Исследователи истории материальной культуры полагают, что наиболее древним сосудом личного пользования на Руси была чаша. «Чашу принося кустам, помяни звавшаго на веселие» (Изборник Святослава, 1076 г.). «В древнерусской культуре чаша была символом священного сосуда, поэтому слово часто выступает в переносном, метафорическом значении: чаша горя, чаша смертная. В прямом значении чаша – «богатый сосуд для питья, используемый на торжественных трапезах». Назначение ее подчеркнуто и в пословице, известной еще в Древней Руси: «Иглою шьют, чашею пьют, а плетию бьют». Со словом «чаша» и в XVII в. связано выражение «чаша заздравная». Так, в пустозерском сборнике 1675 г., принадлежащем перу Аввакума и Епифания, «Проспались бедные с похмелья, голова кругом идеть со здоровных чаш» (там же).

Важно отметить, что встречающееся в источниках выражение «чаша государева заздравная» – в первую очередь название обряда испития чаши (чары, братины) за здоровье и благополучие государя – князя, царя. Так же называли и речь, которую произносили при поднятии чаши. Видимо, происхождение этого обычая достаточно древнее, языческих времен и берет начало в рассмотренном выше обычае собственно пира как обрядового действа.

Чара князя Владимира Давыдовича с благопожелательной надписью

Впрочем, благодаря археологическим раскопкам мы знаем, что славяне, подобно другим народам Европы, использовали для питья и рога животных. Прославлен роскошно орнаментированный серебром турий рог из Черной могилы. В музейных хранилищах имеются и другие находки, которые показывают, что бытовали и более простые по отделке питейные рога.

Еще одно распространенное старое слово – «кубок» – с середины XIV в. становится скорее обозначением драгоценного украшения, ценного предмета в казне, награды. Встретить кубок на столе в Московской Руси можно было лишь у весьма богатых людей.

Несколько отвлекаясь от темы, заметим, что ныне нередко используемое в иронически-приниженном значении, а также настойчиво вторгающееся в жизнь любителей реконструкции древних обычаев слово «чара» первоначально встречается в литературной речи и является книжным. В народный быт, видимо, примерно в XVI–XVII вв. проникают производные от него – «чарка» и «чарочка». Эти слова принадлежали обыденной речи. К этому времени восходят и присловья вроде «Пьяному бещестье – до чарки вина»; «Чарочки по столикам похаживали». Впрочем, широко известна и круговая серебряная чара черниговского князя Владимира Давыдовича (1139–1151) с надписью «А се чара кня[зя] Володимирова Давыдовича, кто из нее пь[ет] тому на здоровье, а хваля бога своего и осподаря великого князя».

Деревянный резной ковш-братина. Из археологических раскопок в Ростове Великом. Такие ковши использовались на братчинных пирах

Самый старый из сохранившихся металлических ковшей датируют XV в., а само слово впервые встречается под 1358 г. Сосуд напоминает своими очертаниями ладью с высоко поднятой ручкой. Сделан он из серебра. Ковши из драгоценных металлов в Средневековье использовали в качестве награды: его передавали, например, на пиру и обратно уже не забирали. В Оружейной палате сохраняется такой золоченый ковш, принадлежавший Ивану IV Грозному.

Сосуды под названием «оловяники» (видимо, по названию металла, из которого их чаще всего делали) имели крышки. «А столовые сосуды, оловяники и братины, всегды бы было чисто» («Домострой»).

Слово «кувшин» появляется в источниках XV в. и широко распространено.

Приходилось порою слышать, как не очень грамотные люди путают слова «братина» (сосуд) и «братчина» (товарищеский пир, чаще всего исключительно мужской, явно восходящий к совместным трапезам времен язычества[61]). Так вот, братина – сосуд в форме низкого горшка (слово встречается в памятниках письменности с XVI в.). О братине в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона написано так: «Братина – сосуд для питья, предназначенный, как указывает и самое название, для братской, товарищеской попойки; Б. имела вид горшка с покрышкою; была медной или деревянной, и большею частью, величиною с полуведерную ендову. Маленькие братины назывались «братинками» и употреблялись даже прямо для питья из них, тогда как из больших пили, черпая ковшами, черпальцами и др. Иногда братины были золотые или серебряные, украшались драгоценными камнями (а также простыми узорами или травами) и употреблялись для даров, как весьма ценные подарки. Так, поднесенная окольничим Степаном Простеевым королю польскому, по случаю его бракосочетания, в 1637 г., братина была золотая с кровлею, с яхонтами, лалами и изумрудами с жемчугом – в 2000 рублей».

В зависимости от своих размеров братина могла служить для подачи напитков на стол, а могла быть личной. В Оружейной палате на братинах сохранились такие надписи: «Братина государя царя и великого князя Михаила Федоровича»; «Великаго государя царя и великаго князя Алексея Михайловича а в сию братину наливается святейшаго патриарха чаша».

Интересно, кстати, следует ли из приведенной цитаты, что говорить «выпей братину» – не совсем правильно? И что братину можно пустить по кругу, но все стоящие в кругу все равно выпьют «свою чашу»?

Ответов на эти вопросы пока нет. Мало данных.

Зато в связи с изложенным уместно вспомнить обычай старообрядцев Южного Урала, которые не только почитали воду, но и блюли ряд запретов по ее питью. В том числе не допускалось пить воду из ковша, ее следовало непременно налить в свой стакан или в чашку, за что их и прозвали «чашечниками». Можно предположить древнейшие ритуальные языческие истоки и этого обычая.

Ковш-братина «конюх». Тверская губерния. Мотив коня, скорее всего, отсылает нас к солярной символике

«Монахи Калязина монастыря в известной сатирической челобитной XVII в. жалуются: «Во братины бы наливали пиво мартовское подельное, а во братины квас наливают» (Судаков, 1989).

Перечень видов посуды можно было бы продолжать, но, поскольку в условиях ритуала она явно не имеет смысла вне того, что в нее следует наливать, хотелось бы сказать несколько слов о символике использования и украшения сосудов для употребления хмельных напитков.

С античных времен ритуальный сосуд для питья хмельных напитков понимается как священный (освященный) посредник между человеком и человеком внутри обрядового круга и между человеком и божеством. Скажем, еще Геродот упоминает о cвященном сосуде у причерноморских скифов (IV, 81). В сакральном центре Скифии (Эксампее), согласно Геродоту, находился огромных размеров медный котел, который отлили по приказу скифского царя Арианта из наконечников стрел подвластных ему скифов. Таким образом, котел воплощал в себе весь народ, следовательно, и обращение с его помощью к богам происходило от имени всего народа. Кстати, такая, как мы бы сказали сегодня, коллективность – до сих пор сохранившаяся, хотя в другом проявлении, черта традиционного общества. Вспомним обычаи собирать средства на строительство храмов, литье колоколов, постройку самолетов и танков в годы Великой Отечественной войны. Именно здесь они берут свое начало.

Первоначально подобное отношение к обрядовой утвари было свойственно всем народам индоевропейской группы и, видимо, многим другим.

Мифы помещают священный сосуд, как и божество, в Центр Мироздания. Пребывание чаши на горе или в некоем Центре возвращает нас и к образу Мирового древа, Мировой оси, оси симметрии Мироздания. Допустимо полагать, что и сам сосуд может быть истолкован как воплощение божества (например, ведического Сомы), однако это только предположение, не более. Потомки скифов осетины, по свидетельству академика А.М. Шегрена, совершали такое ритуальное действо с чашей:

«Придя к жертвеннику, дзуарлаг (жрец. – Авт.) наливает пиво в священную чашу и, поставя (ее) на самой вершине горы, ложится около чаши спать на целую ночь. По мнению горцев, в эту ночь Вацила спускается с неба и опрокидывает чашу: дзуарлаг поутру, в день праздника смотрит, в какую сторону пролито пиво, и, соображаясь с этим, делает свои предсказания об урожае и благополучии текущего года» (Шегрен, 1846).

Известны также варианты оставления чаши на священной горе. Ее наполняли новым пивом и оставляли на весь следующий год.

Священная осетинская чаша на Святой горе вызывает в памяти зороастрийского Хаому, который, как