проложил след к своей жертве? Конечно, в противоположном направлении, но искали-то поблизости, непосредственно вокруг места преступления. Он хотел нас запутать. Но, возможно, таким образом он пытался скрыть что-то совсем иное. Давайте восстановим, что именно нам известно: Касалл сталкивается со своим убийцей. Тот тяжелым предметом, возможно глиняной миской, наносит ему смертельный удар сзади, Касалл, уже смертельно раненный, кричит, но противник ударяет его второй раз, и Касалл умирает. Тогда убийца вкладывает в книгу, которую нес Касалл, пергамент, снимает с мертвого одежду и обувь и отделяет от плаща рукава. Затем он раскладывает все это на улице. Между отчаянными призывами о помощи и появлением первых жителей прошло минут пять, максимум десять. Пять-десять минут, которые у него были для создания декораций. Когда мастер выскочил из дома, он успел заметить, как тот убегает за угол. Странное поведение для убийцы, не находите?
Медикус тихо засмеялся:
— Мне кажется, что здесь поработал ловкий дьявол. Считает, что он гораздо умнее вас. Вы взяли образцы почерка?
— Да, но почерк легко подделать. Я не могу на него полагаться.
— А на что же тогда полагаться?
— Ну, — пробурчал Штайнер, — если бы я знал… У меня нет ни малейшего представления. Эта философская загадка не выходит у меня из головы. Похоже на тезис схоластического диспута. Убийца с артистического факультета? Судя по пергаменту, так оно и есть. Но вполне возможно, что нас просто пытаются направить по ложному следу. Он как будто тычет нас носом: смотрите, мол, я рассуждаю совсем как вы, значит, я один из вас. А на самом деле…
— Да?.. — любознательный медикус насторожился.
— А на самом деле это горемыка, которого по каким-то причинам исключили с факультета. Такое случается.
— Бывший студент? Решивший отомстить?
— А почему бы и нет, — пробормотал Штайнер. Но если это так, где же тогда его искать? Он все еще в городе? Или его уже и след простыл?
— Но ведь где-то должны были сохраниться записи, кого выгнали с факультета, — задумчиво произнес медикус.
Она поставила свечку Пресвятой Деве и, стоя на коленях, молилась перед статуей Марии. Здесь и обнаружил ее Лаурьен. Но узнал только тогда, когда она поднялась и прошла мимо него к выходу. Он отправился следом и оказался на рынке, где она ненадолго задержалась у одного из лотков, чтобы что-то купить. У нее была очаровательная походка, легкая и грациозная. Черное платье выделялось среди пестрых одеяний рыночных торговок и прочих жительниц Кёльна. Она пошла дальше, он за ней, мимо церкви Святого Андреаса до улицы, на которой находился ее дом. Внезапно она обернулась и испуганно посмотрела ему в лицо. Неужели она все это время знала, что он идет сзади? Он резко остановился.
— Почему ты меня преследуешь? — спросила Софи. Он хотел ответить, но голос ему не повиновался, поэтому он молчал и только смотрел на нее преданно и робко.
— Ты был одним из студентов моего почившего мужа, — сказала она улыбнувшись.
Кивнуть он смог. И тут вдруг к нему вернулся голос:
— Да. Мне очень жаль.
— В самом деле?
Что за странный вопрос?
— Ты хочешь зайти? Я велела испечь пироги и заказала вино. Завтра похороны.
Он настолько смутился, что не знал, как себя вести. Пойти с ней? Но это далее невозможно себе представить. Он не мог вот так, запросто, войти к ней в дом. Да и вообще ему пора возвращаться на факультет.
И все-таки он пошел с ней.
— Завтра мы будем в «Оксен». Дом слишком мал для такого количества гостей. Надо признаться, это обойдется мне в немалую сумму.
Он совсем не так представлял себе убитую горем вдову. Она сняла вуаль и распахнула окно. Дверь в кабинет Касалла была не закрыта. Лаурьен заглянул туда. Открытые книги. Книги были везде, даже на кухонном столе и на широком подоконнике. Как будто она украсила его книгами весь дом. Вспомнились ходившие о ней слухи; она как сука во время течки… она обманывает своего мужа… ей нравится, когда он ее бьет… она такая… говорят, что такие бывают…
Он вздрогнул, когда Софи поставила перед ним кружку пива и предложила сесть.
— Н-нет, мне нужно на лекцию, — пробормотал он едва слышно.
Но она только засмеялась.
— Я объясню тебе все, что вам будут читать. О чем же лекция?
— Об этике Фомы Аквинского.
— Что ж, тогда скажи, что более ценно — познание или добрая воля?
Он молчал.
— Ну, так что же? Ты не знаешь?
— Я думаю, добрым считается тот человек, у кого добрая воля, — промямлил он наконец.
Она кивнула и села напротив. Еще ни разу в жизни он не чувствовал себя столь беспомощным и смущенным. Ее близость вызывала у него озноб, как будто его лихорадило. Но он готов был часами смотреть на это прекрасное лицо, в эти васильковые глаза, которые сейчас за ним наблюдали. В них мелькнуло веселье.
— Но ведь ты тоже знаешь, что это чушь, правда?
Он кивнул. Это наверняка чушь, раз она так говорит. Он бы поверил во все, что она скажет, даже если бы она начала утверждать, что мир желт, как лимон.
— Он заставил меня написать одно предложение, — вырвалось у нее со злостью. Гневаясь, она морщила свой высокий лоб, а у подбородка появлялись ямочки. — «Все единое вы делите, а то, что не едино, не узнаёте».
«Странно, — подумал он, — оказывается, ей пришлось писать те же самые слова. Значит, она тоже попала под подозрение».
— Это похоже на фразу из схоластической книги. Знаешь, что в этом самое забавное? Что написавший ее прав. Потому что как можно отделить познание от воли? Касалл всегда утверждал, что если хочешь что-то исследовать, то следует разложить это на составные части. Ты тоже так считаешь?
Он уже вообще никак не считал. Чувствовал себя звездой, которая сошла со своей орбиты и, потеряв ориентацию, мотается по универсуму. Он поднялся:
— Мне надо идти.
— Да, иди. Но сначала скажи, как тебя зовут.
— Лаурьен. Лаурьен Тибольд.
— До встречи, Лаурьен. Мы наверняка увидимся на похоронах. Студенты Касалла тоже приглашены.
Он кивнул и, покраснев, поблагодарил. А потом быстро вышел из дома. Оказавшись на улице, он глубоко вздохнул и смущенный, но, как ни странно, радостный отправился в схолариум.
В «Оксен» Софи оплатила целый зал, потому что ожидалось больше пятидесяти человек: магистры, студенты, с которыми Касалл общался больше всего, канцлер, ректор и почетные жители города. А вот семья Касалла не прибыла из своей Падуи, потому что его труп все равно отправят в Италию.
Утром Софи побывала у канцлера, который сообщил ей нерадостную весть: поскольку дом был снят на средства факультета, теперь, после смерти Касалла, ей придется оттуда съехать. Она вдруг снова стала бедной женщиной, отец которой, благослови его Бог, немногого добился в этой жизни. Конечно, он был свободным гражданином этого города, но зарабатывал на жизнь как простой копиист и не смог сделать карьеры. Когда Касалл захотел жениться на Софи — ее отец иногда писал для факультета, — она подумала, что небеса явили ей свою милость, и теперь над ее головой всегда будет светить солнце. И вот нате вам, надо же такому случиться! Но все-таки хорошо, что его жалкая жизнь подошла к концу. А как удачно она
