ремнем, несся доктор Кузнецов. Больные за оградой садика замерли от испуга.
— Ну, погоди! — орал Дядя Фил. — Вот я тебя поймаю!..
— Помогите! — завопил Поэт, бросаясь к Эстонцу.
Толстый доктор опять еле удержался на ногах.
— А, Каарел! Привет! — сказал, переходя на шаг, доктор Кузнецов.
— Матом ругается, — продолжал он, тяжело дыша и показывая ремнем на Поэта. — Думает, раз на конюшне, значит, можно…
— Это же литературный приём! — дрожа, заскулил Поэт.
— Я тебе покажу приём! — снова напустился на него Дядя Фил. — И на кого ругался?! На Паладина!..
— Он меня сбросил! — заныл Поэт
— Паладин?! — Эстонец поднял обе брови.
— Да сам он сверзился, кисель такой! Сидит в седле, как собака на заборе! Паладин младенца не обидит! — горячился Дядя Фил. — Этот конь выезжен под инвалида!.. — здесь доктор Кузнецов неожиданно осёкся, покраснел и виновато взглянул на Эстонца.
Эстонец равнодушно пожал плечами, но разговор как-то сразу завял. Дядя Фил сконфуженно попрощался и ушел восвояси. Поэт стоял, размазывая по щекам слезы.
— Обещай, что больше не будешь, — попросил Эстонец. — Кстати, если бы тебя случайно услыхала сестра Надежда…
Поэт гордо поднял голову.
— Девчонки меня больше не интересуют! — заявил он. — Мужчина не должен терять голову из-за баб, как сказал доктор Кузнецов!.. А еще доктор Кузнецов сказал, что больше не станет со мной заниматься! — снова заревел он.
— Попроси у него прощения, — посоветовал Эстонец.
— Да он же меня убьет! — ужаснулся Поэт. — Вы видели его ремень?!
Наш Эстонец, кажется, совершенно не умел улыбаться. Во всяком случае, он еще ни разу не улыбнулся при нас. Но тут нам показалось, что это вот-вот случится…
— Дядя Филипп! — проговорил господин Томмсааре каким-то особенным голосом и покачал головой. — Да он ни разу в жизни ни одного мальчика и пальцем не тронул!..
Пару недель спустя доктор Томмсааре сидел на своем обычном месте во главе обеденного стола, устремив задумчивый взгляд в бесконечность. К нам уже прибыли новенькие. Трое из них не явились на завтрак, а за обедом еще один швырнул на пол второе, заявив, что есть эту гадость не намерен. Мы едва сдерживались, чтобы не намылить придуркам шеи.
— Самовлюбленные идиоты! — шепотом ругался Поэт. — Только о себе думают!.. Если Эстонец не поест, у него не будет сил отвести нас в лес и научить собирать грибы, как он обещал!..
Но силы у доктора нашлись.
— За рога быка хватают — человека вяжет слово,* — вздохнул Эстонец и велел нам идти в сарай за корзинами.
______________________________________________________________
(*стих из эстонского эпоса «Калевипоэг»)
За два часа изнурительных блужданий по лесу Эстонец нашел два десятка крепеньких боровиков. Мы тоже не остались без добычи: насобирали красивых красных грибов в белую крапинку, которые доктор почему-то велел выкинуть…
На следующий день доктор испек большой пирог с грибами. Вручную! Без комбайна! Мы даже не верили, что у Эстонца получится. Пока он месил и раскатывал тесто, мы ходили вокруг стола и переживали за судьбу несчастных грибов.
Но вышло нечто изумительное. Обычный полдник неожиданно обернулся сказочным пиром. Жаль, что пришлось делиться с новенькими. Новенькие вели себя отвратительно. Один до того обнаглел, что вырвал кусок пирога прямо у меня из рук!.. Я, конечно, закатил ему подзатыльник. Эстонец, конечно, оставил нас обоих без ужина. При этом наш доктор выглядел таким расстроенным, словно это он сам лишился пирога и схлопотал по шее…
Дни бежали своим чередом, осень закончилась, пришла зима. На Новый Год мы нарядили елку, которая росла у сарая. Пациентки Анны Стефановны (или Мамы Ани, как они её называли) испекли торт и подарили его нам. Торт был очень вкусный и большой. Хватило всем Вместе с тортом девочки принесли чистые скатерти, переднички и полотенца. Мы в благодарность сколотили им пару табуреток и помогли повесить полки. На Рождество мы тоже славно повеселились, пока врачи были на всенощной службе в храме, который находился за рекой, к нам в гости пришли старшие пациенты Дяди Фила. Мы решили показать им настоящий костер и чуть не спалили сарай.
Зима неожиданно сделала наш корпус невероятно уютным. До чего приятно было лежать в теплой палате и слушать, как за окном шумит вьюга! А кухня? Да это же, оказывается, самое лучшее место в мире! Новенькие после ужина сразу уходили спать, а мы сидели за нашим большим столом допоздна.
За чаем и беззаботными беседами время летело незаметно. Разговоры продолжались и в спальне, куда Эстонец загонял нас чуть ли не насильно. Мы терпеть не могли его манеру появляться и гасить свет на самом интересном месте…
— Ну дайте же нам договорить! — сказал однажды кто-то. — Вам что, жалко? Вы же все равно скоро начнете нас выписывать!..
При этих словах что-то укололо меня в самое сердце — легко, но противно, как комар. Ведь я совсем забыл, что все эти ребята здесь не навсегда! Неужели, скоро нашей едва начавшейся дружбе придет конец?! Я поглядел на Эстонца — вся палата уставилась на него с негодованием. Мы, конечно, знали, что он ни в чем не виноват, но на кого же нам еще было сердиться?
Я старался не думать о том, кто уйдет от нас первым… Впрочем, какая разница? Рано или поздно уйдут все. И останется со мной один Эстонец — наш доктор, туповатый, занудный, надоевший, как старый анекдот…
Однажды он подошел ко мне и сказал, что ему требуется помощь.
— Для тебя это трудно, я знаю, — извинился он. — Но нам по-прежнему очень нужен аккомпаниатор. Девочка, которая нам играла раньше, уже выписалась. Анна Стефановна занята на своих кружках и очень устаёт… А моим ученицам трудно заниматься без музыки…
Что я там сказал про анекдот?
— Вы очень необычный преподаватель информатики, — не удержался я.
— Информатики? — переспросил Эстонец.
— Конечно. Я видел вашу фамилию в списке кружков…
— А ты никогда не читал этот список до конца?..
Тем же вечером я стоял перед расписанием занятий, разинув рот и выпучив глаза. Да, господин Томмсааре вел не один, а два кружка. По вторникам — информатику. В остальные же дни…
— Спасибо. Плохо.
Резкий хлопок в ладоши оборвал музыку, и я открыл дверь класса ХОРЕОГРАФИИ.
У самой двери стоял рояль, за ним сидела Анна Стефановна. Она приветливо улыбнулась, увидев меня. Класс оказался большим залом. Вдоль трех стен тянулась длинная перекладина — потом я узнал, что она называется 'станок'. Около неё стояло десятка два худеньких девушек, одинаково по-балетному причёсанных и одетых. При виде меня они тихо зашушукались.
Всю четвертую стену зала занимало огромное зеркало. Перед ним, лицом к залу, на невысокой скамеечке восседал наш Эстонец. Вид у него был суровый и сосредоточенный, спина прямая — как всегда. Он молча кивнул мне и предложил присесть рядом. Я сел и осторожно прислонился спиной к прохладному стеклу. Девушка, оказавшаяся напротив меня, украдкой помахала мне рукой.
— Томмсааре, не отвлекайтесь! — нахмурился Эстонец.
Я совсем не узнал Тийну. Строгая причёска и балетная туника изменили её и — я отвёл глаза — сделали просто красавицей…
