парень, в отличие от Вартана приказ не разговаривать с «Сыном зари» решил выполнять.
А жаль, наверняка рассказал бы еще чего-нибудь интересное.
— Э, баклан синий, ты чо-то попутал, — донесся веселый голос нового узника. — Притащи икорки красной, пузырик вискаря, и чтобы одна нога здесь другая там, ползаешь, как сифилитичная вошь. А это говно засунь туда, где ему место — себе в жопу.
Тюремщик ответил что-то, но слов Кирилл не расслышал, уловил только обиженный тон.
Сознание вновь уплыло, и он погрузился не в сон, так, в легкую дремоту. Выдернуло бывшего журналиста из нее появление около камеры экзекуторов, тех же самых, что и вчера.
— Настало время нового сеанса, больной, — заявил старший из палачей, открывая ящик для инструментов. — Так, что тут у нас есть — щипчики, напильнички, молоточки и гаечный ключик.
— Уф, поиграем в сантехников, — хохотнул второй, смуглый.
В последующие несколько часов было очень плохо, и не столько из-за боли, сколько потому, что сегодня не получалось отстраниться от терзаемого тела, нырнуть в красочные видения. Кирилл ощущал все, что с ним делали, и не выдерживал, кричал и стонал, и любой делал бы то же самое на его месте.
Но он не плакал, и не молил о пощаде, не проклинал палачей.
Те работали в поте лица, спокойно и добросовестно, и вроде бы даже удовольствия не получали. Оставалось только гадать, где майор нашел таких исполнителей? Хотя в полиции, бывшей милиции, садистов всегда хватало.
Несколько раз Кирилл терял сознание, но его отливали водой, били по щекам, приводили в себя и вновь принимались за дело. О чем-то разговаривали, смеялись, вспоминая дела из прошлого, лежавшего за пределами тех нескольких недель, что прошли с момента всеобщего пробуждения.
— Ну что, бедолага, может быть, скажешь, что майор хочет? — поинтересовался смуглый, когда «сеанс» подошел к концу. — А то ведь мы, хе-хе, еще придем и что-нибудь новое придумаем.
Понять, что от него требуют, было сложно, раздвинуть губы — еще труднее, но Кирилл смог это сделать. Он выдавил:
— Не… нет.
— Ну, как хочешь. — В голосе старшего палача прозвучало даже что-то вроде уважения.
Они собрались и ушли, а ему еще какое-то время казалось, что в «камере» кто-то есть, прикасается к коже холодными пальцами или инструментами, шепчет в ухо гадости, сипло дышит перегаром. Затем морок неохотно отступил, и Кирилла начало зверски трясти, так что он даже шарахнулся затылком об пол.
Боль, которую причинил себе сам, помогла немного прийти в себя.
— О, мой бог, — пробормотал Кирилл, сев и обнаружив, что пол вокруг него весь в крови.
— Э, брателло, ты там жив? — долетел до него голос нового узника.
— Жив.
— Эти волки позорные тебя конкретно в оборот взяли… Я — Сеня, Сеня Крытый.
— Кирилл.
— За что они тебя? Ты не просто рамсы попутал, ты у самого главного телку увел, — новый знакомый хохотнул, — или в суп ему нагадил. Блин, уроды поганые, ментовские морды, эх, перо бы мне и пару вольных ночей.
— В суп не гадил. — Разговор отнимал силы, но в то же время от него становилось легче. — Ты, может быть, слышал обо мне, люди называют меня Сыном зари.
— Ни фига себе!
— Эй, хватит болтать! — донесся из-за угла голос лопоухого. — Не положено.
— О, засвистела жопа дудкой, — бросил Сеня. — Хлебало закрой, вертухай недобитый!
— Молчать! — разгневанный тюремщик объявился возле «камеры» Кирилла. — Заткнись, голубь, или я охрану вызову!
— Ну да, за чужой жопой прятаться сподручно, особенно если своя такая широкая. — Сеня захохотал. — Зови, зови приятелей, в одиночку ты только и годишься, что парашу за нами выносить, шестерка гребаная!
Лопоухий побагровел, затем побледнел, издал некий звук, похожий на кряканье, и прошипел:
— Ты еще пожалеешь!
— Вот прям сейчас и начну, — продолжал веселиться новый узник.
Тюремщик схватился было за резиновую дубинку, но затем махнул рукой, и заковылял прочь.
— Вот так лучше, — сказал Сеня. — И воняет меньше, зуб даю… Слышь, брат, так ты вправду он? Тогда все понятно — ты такой же вор, как и я, только намного солиднее, ха-ха.
— Вот чудеса на виражах… Это почему? — полюбопытствовал Кирилл.
— Так ты утащил то, на что я даже не знаю, как сети раскинуть… Ну, веру ихнюю. Майор попытался батюшек вернуть, чтобы фраера в церковь ходили и все такое, а тут ты как кость поперек горла со своими речугами. Так что грохнут тебя в ближайшие дни, как и меня. Такие как мы в этой сраной коммуне не нужны.
— И меня тоже? — громко поинтересовался из своей «камеры» обладатель бороды и кубика Рубика.
— И тебя, вот увидишь, брателло, — уверенно заявил Сеня. — Лес рубят — щепки летят.
— Посмотрим, — сказал Кирилл.
Он видел свою смерть, причем не в одном варианте — на костре, от пули, от болезни, даже в петле, — но сейчас не мог сказать, когда и как она последует. Настоящее походило на бурный поток, мчащий его с безумной скоростью. А впереди, в водяной дымке, прятались водопады, пороги и протоки будущего.
Он видел лишь смутные образы и был слишком слаб, чтобы вглядываться.
Бородатый, так и не назвавший своего имени, и Сеня еще что-то обсуждали, но Кирилл не слушал. Лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как в груди ворочается и тяжело бьется огромное горячее сердце.
За ним пришли скорее, чем он ожидал. Вновь зазвучали шаги, забренчал отпираемый замок.
— Поднимите его, — велел звучный баритон, принадлежащий отцу Павлу.
Кирилл поднял веки и увидел священника, нескольких крепких парней с оружием, трещащий факел в руке одного из них. Ощутив прикосновение, он не выдержал, охнул, и боль из тупой и привычной стала острой — словно к коже приложили кусок раскаленного металла.
Его поставили. Бывший журналист не упал, хотя ноги подгибались.
Странно, но Кирилл совсем не испытывал ненависти — ни к мучившим его людям, ни к майору Дериеву или Василичу, отдававшим приказы, ни к лицемерному отцу Павлу. Он даже не презирал их, а просто никак не относился, точно это были не люди, а нарисованные на холсте персонажи картины.
Такого раньше он и представить не мог. Но золотое сияние, в котором Кирилл провел неделю, что-то изменило внутри.
— Как ты себя чувствуешь, сын мой? — спросил священник.
— Лучше всех, — ответил Кирилл и упал бы, не подхвати его конвойные под мышки.
— Не хочешь ли покаяться в своих заблуждениях?
На второй дурацкий вопрос подряд он отвечать не стал. Закрыл глаза и отвернулся.
— Не хочешь? — уточнил отец Павел. — Тогда ведите его.
Шагать сам Кирилл не мог, и его понесли два крепких молодца — резво, но довольно аккуратно. Он ощутил под ногами ступени, лицо овеял свежий ветер, лишенный привычных «ароматов» подземелья, ушей коснулся шорох листвы и далекое карканье вороны.
Узника вновь тащили к церкви.
То ли священник и вправду верил, что в «Сыне зари» свили гнездо зловредные демоны, то ли полагал, что храм и служба могут повлиять на лжепророка. Удивительно, насколько сужает разум людей пусть самая благая и чистая, но все же жесткая идеология.
— Я… я сам попробую, — сказал Кирилл, когда до церкви осталось метров сто.
Это расстояние он сумел пройти, хотя глядел все время себе под ноги, а голова кружилась так, что казалось — стоит на палубе корабля, идущего по морю при хорошем волнении. Шагнул в раскрытые двери, ощутил запах горячего воска, услышал изумленные возгласы.
