перед тобой разрезанный мертвец, как только Глен начнет излагать свои наблюдения. — Суперинтендант вопросительно глянул на меня. — Надеюсь, ты не брезглива?
— Нет, сэр, — бодро солгала я, хоть про себя уже решила, что после этого расследования больше не смогу есть жареное мясо. Впрочем, у меня начинались спазмы в желудке при мысли о любом мясном блюде. Вегетарианство казалось мне все более привлекательным.
— «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae», — прочел Годли на плакате в рамке, висящем на стене за моей спиной. — «Это место, где мертвые с радостью помогают живым». Точно такой же текст я видел во всех моргах, где мне доводилось бывать. Хороший взгляд на вещи, не так ли?
— Ммм. — Я обернулась, чтобы еще раз перечитать плакат, и задумалась над его смыслом. — Здесь мертвые говорят нам о том, что с ними случилось, верно? Они как будто дают свидетельские показания.
— С помощью Глена. — Суперинтендант посмотрел мимо меня и встал. — А вот и он сам!
Доктор Ханшоу появился в дверях у стола администратора.
— Простите, что заставил вас ждать. Все, теперь мы готовы.
Я поплелась за боссом, с трудом переставляя нетвердые, как у новорожденного жеребенка, ноги. Мне вдруг отчаянно захотелось оказаться подальше отсюда. Однако, если я собираюсь сделать карьеру, расследуя убийства, мне надо укрепить свой дух. В моей практике наверняка будут вещи и похуже. С этой ободряющей мыслью я сделала пару глубоких вдохов и вошла через двойные двери в анатомичку, где на высоком столе лежали останки Ребекки Хауорт, обнаженные и готовые к исследованию. Красавицы Али не было видно. Насколько я поняла, она проводила в морге не много времени. Ханшоу диктовал ей свои выводы, а она печатала отчеты. И дело вовсе не в брезгливости, отнюдь. Ассистентка патологоанатома с завидным хладнокровием держалась на местах преступлений и даже бровью не вела при виде самых жутких сцен. Но патологоанатом не любил работать в окружении толпы. Годли, его старый друг, не считается. А я здесь была скорее тенью Годли, чем самостоятельной личностью, поэтому он меня почти не замечал.
Кроме нас в комнате находился только один человек — симпатичный парень в хирургической робе. Ханшоу представил его как технического ассистента Стивена. С крашеными прядями в волосах и тремя серьгами в левом ухе, он уравновешивал мрачную обстановку покойницкой своей фонтанирующей энергией. Делая последние приготовления, он припрыгивал и что-то напевал себе под нос, как будто и не было этого стола в центре с лежащей на нем мертвой девушкой. Впрочем, для него вскрытие — обычная каждодневная работа.
«Для меня оно тоже должно стать рутиной», — сказала я себе, расправляя плечи и внутренне готовясь к тому, что сейчас произойдет.
— Мы ее уже сфотографировали и взяли некоторые пробы для анализа, — заговорил доктор Ханшоу, обращаясь ко мне. Его тон был резким, но не враждебным. Видимо, Годли попросил в процессе работы объяснять мне подробности. — Когда ее раздевали, мы обнаружили кое-что странное. Резинка на трусах была скатана и завернута внутрь — вот так, — он продемонстрировал на себе, загнув пояс хирургических брюк в сторону тела, — а сами трусы надеты криво: правый край ниже левого. Это дало мне повод предположить, что она одевалась не сама — это сделал кто-то другой. Ходить в плохо натянутом белье ей было бы неудобно. Не думаю, что она была в сознании, когда ее одевали.
Годли нахмурился.
— Изнасилование?
— Я не заметил признаков сексуального насилия. — Ханшоу пожал плечами. — Не знаю, как это расценивать, но данное преступление не совпадает с другими случаями операции «Мандрагора». У последних четырех жертв одежда была в порядке, только немного задрана и перекошена — вероятно, оттого, что убийца волочил трупы по земле. Но на этой женщине платье сидело аккуратно, подол был опущен. Сместилось только белье.
— Что еще?
— Есть и другие любопытные моменты. У нее была старая травма, перелом скулы. Скуловая кость срослась — значит, это случилось давно. Я запросил медицинскую карту покойной у ее семейного врача. Возможно, родственники расскажут, откуда этот перелом. И вот еще что. — Доктор Ханшоу поднял правую руку Ребекки, повернув ее к нам тыльной стороной кисти, и очистил участок кожи, который не так сильно пострадал от огня. — Видите эти отметины на указательном и среднем пальцах, сразу под костяшками? Конечно, их трудно заметить из-за ожогов, но они проявились под ультрафиолетом. Кожная ткань поцарапана. Вероятней всего, это следы от ее зубов. Они остались после того, как она многократно совала пальцы себе в рот.
— Но зачем она это делала? — спросил Годли.
— Вызывала искусственную рвоту, чтобы сохранить стройность, — вставила я не раздумывая. Я училась в школе для девочек и прекрасно знала, что такое расстройство питания.
Патологоанатом кивнул:
— Совершенно верно. Булимия нервоза. Кроме того, эмаль на зубах сильно разъедена кислотой. Думаю, она давно страдала этим расстройством. У нее было сильное истощение: она весила всего сорок семь килограммов.
— Сколько это по-нашему? — резко осведомился суперинтендант.
— Сто четыре фунта семь и шесть десятых стоунов. Ее рост был примерно пять футов семь дюймов. ИМТ чуть больше шестнадцати. ИМТ — это индекс массы тела, — быстро объяснил доктор Ханшоу (скорее всего для меня). — ИМТ здорового человека находится в пределах от восемнадцати до двадцати пяти. Булимия несколько осложняет дело: нам будет трудней установить, когда она умерла. Вряд ли после последнего приема пищи в ее желудке что-то осталось. Вообще-то я не рекомендую определять время смерти по содержимому желудка. Страх замедляет работу пищеварительной системы, гнев ускоряет, а серьезная травма способна полностью ее приостановить. Я предпочитаю метод, основанный на измерении температуры тела, но к обгоревшим трупам он неприменим.
— И все же ты дашь приблизительную оценку, — уверенно заявил Годли.
Он знал, что заключение патологоанатома будет максимально правильным, как бы тот ни уверял, что точный расчет невозможен.
Доктор крякнул.
— Трудно сказать. На трупное окоченение я тоже не могу полагаться, опять же из-за ожогов. Огонь вызывает сокращение мышечных волокон. Я сумею лишь ответить на вопрос, была ли она жива, когда ее подожгли. Когда я ее вскрою, мы увидим больше, но я не заметил следов сажи в дыхательных путях. Теперь что касается характера ожогов. Он совпадает с тем, что мы наблюдали у других жертв вашего серийного убийцы. Ладони и пальцы рук были смочены бензином, на лице горючего нет. На предплечьях, бедрах и животе ожоги глубокие, пострадали все слои тканей. На шее и груди глубина ожогов частичная. По моим оценкам, площадь ожогов составляет чуть больше пятидесяти процентов от всей поверхности тела. — Он опять взглянул на меня. — Вы знаете, как рассчитывается эта цифра? Нет? Смотрите. Вот эта область, — он поднял руку мертвой девушки и обвел круговым движением ее ладонь, — составляет примерно один процент от всей поверхности тела. Таким образом мы измеряем площадь беспорядочных ожогов. В данном случае, когда площадь повреждений обширна, мы используем правило девяток. Девять процентов — на каждую руку и голову. Восемнадцать процентов — на каждую ногу. Восемнадцать процентов — на переднюю часть туловища. Восемнадцать процентов — на заднюю часть туловища. И один процент — на гениталии.
«Годли прав, — поняла я, внимательно слушая патологоанатома. — Это действительно интересно».
Я так увлеклась, что почти забыла о том, что фигура на столе когда-то была живым человеком со своими надеждами, мечтами и чувствами. Теперь она стала задачкой, которую требовалось решить; тайной, ждущей разгадки. Однако меня передернуло, когда доктор Ханшоу взял скальпель и рассек тело, сделав разрез от каждого плеча вниз, до лобковой кости.
Он быстро просмотрел органы, взвесил их, взял образцы тканей и препарировал, комментируя свои действия. Все оказалось в норме, покойная была вполне здорова, несмотря на образ жизни, последствия которого настигли бы ее лишь спустя годы. Внутренности имели неожиданно яркий цвет, а по форме напоминали говяжьи или свиные. Я вдруг вспомнила фотографии последней жертвы Джека-потрошителя,
