— Почему нет, вы что, разносчик чумы?
— С моим везеньем я бы не удивился. — Он повернул к ней левую сторону лица. — Хотя он и сам по себе отталкивает от меня большинство народа. — Её глаза переместились туда, затем обратно и улыбка даже не дрогнула. — У всех нас есть свои шрамы. У кого-то снаружи, у кого-то…
— Те, что внутри всё ж далеко не так плохо влияют на взгляды других, да?
— Я обнаружила что их взгляды чересчур переоценивают.
Трясучка медленно оглядел её сверху донизу и ему понравилось. — Вам легко говорить, их вам девать некуда.
— Умеете себя вести. — Оглядев зал, она разочарованно выдохнула. — Уже не чаяла отыскать хоть что-то подобное среди этой толпы. Клянусь, вы наверняка здесь единственный честный человек.
— Особо на это не рассчитывайте. — Хотя сам уже широко ухмылялся. Покадриться с мило выглядящей женщиной неплохо в любое время. У него есть гордость. Она протянула ему руку и он заморгал глядя на неё. — Мне поцеловать, да?
— Если хотите. Она не растает.
Она была мягкой и гладкой. Ничего общего с рукой Монзы — жилистой, выгоревшей, мозолистой как у какого-нибудь Названного. А уж с другой рукой, в перчатке, перекрученной как крапивный корень, и того меньше. Трясучка прижался губами к тыльной стороне ладони, обоняя лёгкий запах духов. Словно цветов и ещё что-то, от чего дыхание режет горло.
— Я, у-у… Коль Трясучка.
— Я знаю.
— Знаете?
— Мы виделись, хотя и кратко. Моё имя Карлотта дан Эйдер.
— Эйдер? — У него ушно несколько мгновений на сопоставление. Полумельком пролетевшее во мгле лицо. Женщина в красном пальто, в Сипани. Любовница принца Арио. — Вы та, которую Монза…
— Избила, угрожала, сломала и оставила подыхать? Тогда видимо это я. — Она хмуро поглядела на главный стол. — Монза, вот как? Даже не просто по имени, но по его ласкательному уменьшению. Вы с ней должны быть очень близки.
— Вполне близки. — Никак не настолько близки как тогда в Виссерине. Перед тем как у него отняли глаз.
— И всё же она восседает там наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы сидите тут внизу в замешательстве среди убогих нахлебников.
Будто прознала его мысли. Снова в нём всколыхнулся гнев и он попытался направить разговор в другую сторону. — Что привело вас сюда?
— После побоища в Сипани у меня не оставалось выбора. Герцог Орсо несомненно пообещал изрядную цену за мою голову. Последние три месяца я провела ожидая от каждого прохожего удара ножом, яда, удавки или чего похуже.
— Хех. Такое чувство мне знакомо.
— Тогда примите мои сочувствия.
— Известно мёртвым, они бы мне не помешали.
— Так или иначе, на мои можете полностью рассчитывать. Разве вы не всего лишь такая же фишка в этой подлой мелочной игре как и я? И потеряли ещё больше меня. Ваш глаз. Ваше лицо.
Вроде бы она и не двигалась, а всё равно как-то приближалась. Трясучка ссутулил плечи. — Пожалуй.
— С герцогом Рогонтом мы давно знакомы. Несколько ненадёжный мужчина, хоте без сомнений симпатичный.
— Пожалуй, — сумел проскрежетать он.
— Я оказалось вынуждена броситься и пасть ему на милость. Жёсткое приземление, но всё же какая-то временная поддержка. Хотя, кажется, он завёл себе новую прихоть.
— Монзу? — Никак не спасало то, что он всю ночь думал то же самое. — Она не такая.
Карлотта дан Эйдер неверяще фыркнула. — Правда? Не коварная лживая душегубка, которая использует всё и вся чтобы добиться своего? Она не предала Никомо Коску и не отняла его кресло? Почему по-вашему герцог Орсо пытался её убить? Потому что на этот раз она собиралась онять кресло уже у него. — От выпитого он здорово отупел и не мог придумать ни единого возражения в ответ. — Почему бы в своих целях не воспользоваться Рогонтом? Или она влюблена в кого-то другого?
— Нет, — прорычал он. — Ладно… откуда мне знать… блядь, нет же! Ты всё перекрутила!
Она коснулась бледной груди ладонью. — Я всё перекрутила? По этой причине её и прозвали Талинской Змеёй! Змея никого не любит, кроме себя!
— Ты скажешь всё, что угодно. Она тобою пользовалась в Сипани. Ты её ненавидишь!
— Согласна, я не оросила бы её труп слезами. Человек, всадивший в неё клинок получил бы мою признательность и ещё много чего впридачу. Но я от этого не стала лгуньей. — Она шептала на полпути к его уху. — Монцкарро Муркатто, Мясник Каприла? Они там детей убивали. — Он почти чувствовал на себе её дыхание, от того что она так близко покалывало кожу, похоть и злость свирепо сплелись воедино. — Убивали! Посреди улиц! Она даже собственному брату изменяла, я слышала…
— А? — Трясучка желал чтоб им было выпито поменьше — зал начал понемногу крутиться.
— Ты не знаешь?
— Знаю что? — в него вползала непривычная смесь любопытства, страха и омерзения. Эйдер положила руку на его предплечье, вполне близко, чтобы он почуял очередной отголосок аромата духов — сладкий, дурманящий, тошнотворный. — Они с братом были любовники. — Она протяжно промурлыкала последнее слово.
— Чего? — Его исполосованную щеку жгло как от пощёчины.
— Любовники. Они вместе спали, как муж и жена. Они друг с другом трахались. Здесь нет никаких секретов. Спроси любого. Спроси её.
Трясучка обнаружил, что едва ли может вдохнуть. Он уже должен был понять. Некоторые вещи, что сбивали его с толку тогда, сейчас обрели смысл. Может быть он уже понимал. Но всё равно почувствовал себя обманутым. Преданным. Жертвой насмешки. Будто рыбу вытащили из ручья руками и оставили задыхаться. Ярость вскипела в нём так горячо, что вряд ли он смог бы сдержаться.
— Завали поганое ебло! — Он отбросил руку Эйдер. — Думаешь, я не понимаю, что ты меня подстрекаешь? — Он как-то поднялся с лавки, вставая над ней, вокруг качался чертог. Расплывались огоньки и колебались лица. — Держишь меня за дуру, женщина? Т, ни вчто меня не ставишь?
Вместо того, чтобы отпрянуть назад, она пошла вперёд, почти толкая его. Глаза огромные — по виду будто тарелки. — Я? Не для меня ты собою жертвовал! Разве я тебя порезала? Разве я та, кто ни во что тебя не ставит?
Трясучкино лицо всё горело. Кровь ломилась в череп, так сильно, что грозила вытолкать наружу глаз. Спасало то, что его уже выжгли. Он сдавленно тявкнул, глотку перекрыло яростью. Он нетвёрдо шагнул назад, раз уж либо так — либо задушить её, пошатнулся прямо в слугу, вышибая серебряный поднос из его рук, опрокидывая стаканы, рассаживая бутылки, разбрызгивая вино.
— Сэр, я скромно прошу…
Трясучкин левый кулак мясисто въехал в его рёбра и скрутил его набок, правый хрустнул ему в лицо, перед тем как тот упал. Слуга ударился о стену и распростёрся на осколках своих бутылок. На трясучкином кулаке кровь. Кровь и белая заноза между пальцев. Обломок зуба. Что ему больше всего хотелось, встать на колени над этой мразью, обхватить его голову руками и крушить её о прекрасный резной орнамент на стене, пока не полезут мозги. И он почти что принялся за дело.
Но взамен заставил себя повернуться. Заставил себя повернуться и спотыкаясь, побрести прочь.
Время ползло.
Монза лежала на боку, спиной к Трясучке, на самом краю постели. Сохраняя между ними как можно больше пространства без скатывания на пол. Уже промеж штор протиснулись первые следы рассвета, делая комнату грязно серой. Хотелось блевать. Вино выветривалось наружу и оставляло её ещё более изнурённой
