камина. — Двенадцать серебренников. — Ничто не выглядело подающим надежды.
Мофис не отреагировал на эту сумму. Целые состояния и разменная монета — для него всё едино. Он открыл массивную обложку огромной счетной книги на своём столе. Лизнул палец и споро пробежался по страницам, шелестя бумагой. Морвеер ощутил, как при виде этого радостное тепло разлилось от его желудка ко всем уголкам тела, и лишь усилием воли подавил в себе триумфальный возглас. — Доход от последней поездки в Сипани. Вина из Осприи всегда прибыльный товар, даже в наше неопределённое время. Счастлив заявить, что не каждый обладает нашей с вами выдержкой, мастер Мофис!
— Разумеется. — Банкир снова лизнул палец, переворачивая несколько последних листов.
— Пять тысяч двести одинадцать серебренников, — объявил служащий.
Мофис стрельнул глазами. — Не откажетесь ли объясниться?
— Я? — С фальшивым смешком отмахнулся от него Морвеер. — Этот чёртов Прекрасный, будь он неладен, ничего не может правильно сосчитать! Как так можно — у него вообще нет никакого чутья на цифры!
Острие пера Мофиса зацарапало в счёной книге, служащий заспешил и маханул кляксу в своей записи, пока его начальник скрупулёзно, выверенно, бесчувственно выписывал расписку. Служащий поднёс её Морвееру вместе с пустым сберегательным ящиком.
— Расписка о внеснии полной суммы именем Банковского дома Валинт и Балк, — сказал Мофис. — Принимается всеми уважаемыми торговыми учреждениями Стирии.
— Я должен что-то подписать? — в надежде спросил Морвеер, смыкая пальцы на пере во внутреннем кармане. Второе предназначение этой штуки — высокоэффективная духовая трубка, потайная игла содержит смертельную дозу…
— Нет.
— Очень хорошо. — Морвеер улыбнулся, складывая бумагу, и засовывая её внутрь, осторожно, чтобы не порезать убийственно острым лезвием скальпеля. — Лучше золота, и намного, намного легче. Ну а теперь мне пора идти. Получил непередаваемое удовольствие. — И он снова протянул руку, блестя отравленным кольцом. Попытка не пытка.
Мофис не сдвинулся с кресла. — Взаимно.
Злейшие друзья
Это было любимое заведение Бенны во всём Вестпорте. Пока они находились в городе, он таскал её сюда дважды в неделю. Святилище зеркал и шлифованного стекла, ошкуренного дерева и блестящего мрамора. Храм бога мужской красоты. Верховный жрец — маленький, юркий цирюльник в тяжёлом вышитом фартуке — стоял точно напротив них, в центре зала, задрав подбородок до потолка, как будто знал, что они войдут в этот самый миг.
— Мадам! Наслаждение видеть вас снова! — Он сморгнул. — Ваш муж не с вами?
— Мой брат. — Монза сглотнула. — И, нет, он… не придёт. Вам предстоит задача покруче, вызов всему вашему…
Трясучка шагнул через порог, тараща по стороным полные страха глаза, как овца в загоне для стрижки. Она открыла рот, но брадобрей успел перебить: — Да, я понял в чём трудность. — Он живо обошёл Трясучку, пока тот насупленно смотрел на него. — Ох, ну как же ты так. Всё снять?
— Что?
— Снять всё, — сказала Монза, беря брадобрея за локоть и кладя ему на ладонь четверть серебренника. — Всё же будьте понежнее. Сомневаюсь, что он привык к таким процедурам, вдруг напугается — До неё дошло, что она говорит о северянине, как о каком-то жеребце. И может быть оказавает ему этим чересчур много чести.
— Конечно. — Цирюльник повернулся и резко втянул воздух. Трясучка уже снял с себя новую рубашку, и, стоя бледной фигурой на фоне дверного проёма, расстёгивал пояс.
— Он имел в виду твои волосы, балда, — сказала Монза, — а не одежду.
— Ух. Подумал — чудно конечно, ну ладно, выкрутасы южан… — Монза глядела, как он застенчиво застёгивает рубашку обратно. У него был длинный шрам — от плеча и через всю грудь, розовый и кривой. Она могла бы решить, что шрам уродлив, если б чуть раньше не сменила своё мнение по поводу шрамов и некоторых других вещей.
Трясучка опустился в кресло. — Эти волосы я носил всю жизнь.
— Значит давно пора освободить тебя от их удушающих объятий. Пожалуйста, голову вперёд. — Брадобрей явил на свет ножницы, потрясая ими. Трясучка быстрей бросился прочь со своего сиденья.
— Думаешь, я позволю мужику, которого никогда не видел, подносить к моему лицу лезвие?
— Вынужден возразить! У меня стригутся благороднейшие мужи Вестпорта!
— Ты, — Монза поймала плечо цирюльника, когда тот пытался отступить, и подтолкнула его вперёд. — Заткнись и режь волосы. — Она запихала ещё одну четверь в карман его фартука и пристально взглянула на Трясучку. — Ты. Заткнись и сядь спокойно.
Он робко вернулся в кресло и так крепко вцепился в его подлокотники, что на тыльной стороне его ладоней проступили сухожилия. — Я за тобой слежу, — прорычал он. Цирюльник испустил долгий вздох, и сморщив губы принялся за работу.
Монза бродила по комнате, пока позади неё щёлкали ножницы. Она прошлась вдоль полки, с отсутствующим видом повытаскивала затычки из разноцветных флакончиков, принюхиваясь к ароматическим маслам внутри. Уловила свой отблеск в зеркале. По прежнему суровое лицо. Ещё тоньше, острее и чётче, чем было раньше. Глаза запали от ноющей боли в верхней части ног и от ноющей жажды шелухи, которая прогонит боль.
Этим утром ты особенно прекрасна, Монза…
Навязчивое стремление покурить застряло, как кость в горле. Привычка росла и просыпалась в ней с каждым днём всё раньше. Всё больше времени она страдала от ран, тошноты и судорог, считая минуты, когда сможет побыть вместе с трубкой и снова погрузиться в мягкое, тёплое ничто. При мысли об этом защипало кончики пальцев, язык алчно заметался по пересохшем нёбу.
— Всегда, всегда носил их длинными. — Она повернулась обратно в зал. Трясучка морщился как жертва пытки, пока клочки срезанных волос падали и громоздились на струганых досках под креслом. Некоторые люди замолкают, когда им нервозно. Некоторые порят чушь. Кажется Трясучка принадлежал к последнему лагерю. — Представь, у моего брата были длинные волосы и я тоже решил отрастить такие же. Постоянно пытался ему подражать. Сравнивал себя с ним. Младшие братья, ну, ты знаешь… А твой брат каким был?
Она почувстовала, как задёргалась щека, вспоминая улыбающееся лицо Бенны в зеркале, и своё, позади него. — Он был хорошим человеком. Все его любили.
— И мой брат был хорошим человеком. Намного лучше меня. По крайней мере отец так думал. Никогда не упускал случая напомнить мне об этом… Я, в смысле, просто о том, что в длинных волосах нет ничего страшного, там откуда я родом. Вообще-то, на войне людям отрезают иные вещи, нежели волосы. Чёрный Доу любил надо мной ржать, потому что всегда не задумываясь очекрыживал свои, чтоб не мешались во время драки. Но он-то, Чёрный Доу, всё на свете ценил на вес говна. Суровая речь. Твёрдый мужик. Только один человек был твёрже, сам Девять Смертей. Я считаю -
— Для того кто плохо говорит по нашему, ты слишком любишь болтать, не так ли? Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Люди много говорят, когда им нечего сказать.
Трясучка тяжко вздохнул. — Просто стараюсь, чтобы завтра было чуточку лучше, чем сегодня, вот и всё. Я один из этих… у тебя припасено для этого словечко, не так ли?
— Идиотов?
Он скосил на неё глаза. — Я имел в виду другое слово.
— Оптимистов.
