гордился объявлять, что сражался вместе с ним и звал его 'вождь'. Но что в конце дала Тридубе его честь? Пару памятных слов под хмельком у костра? Это, и трудную жизнь, и когда она закончилась — место в грязи. Отъявленной мразью был Чёрный Доу, хуже Трясучка и не видывал. Человек, ни в жизнь не глядящий врагу в лицо, если можно было ударить в спину, без лишней мысли сжигал целые деревни, преступал собственные клятвы и плевал на последствия. Человек, милосердный как чума и с совестью размером с воший хер. Теперь он сидит на троне Скарлинга, и половина Севера у его ног, а другая половина ссытся произнести его имя.
Они вышли из туннеля в город. Из сломанных желобов на стёртые булыжники хлестала вода. Мокрая вереница мужчин, женщин, мулов, телег ожидала очереди на выход, наблюдая как они бредут в противоположном направлениии. Трясучка запрокинул голову, глаза сузились от капающего на лицо дождя, когда они проходили под великой башней, взмывавшей в тёмную ночь. Должно быть в три раза выше высочайшей из карлеонских, и при этом не самая большая из окружающих.
Он скосил глаза на Монзу своим, так здорово разученным способом. У неё был обычный хмурый вид, глаза устремлены прямо вперёд, свет от минуемых факелов двигался по твёрдым чертам лица. Похер на совесть вместе с последствиями. Сперва месть, а вопросы потом.
Он пошевелил языком во рту и сплюнул. Чем больше он присмаривался, тем больше замечал, что она была права. Пощада и трусость были одним и тем же. Никто не награждал за добрые намерения. Ни здесь, ни на Севере, нигде. Ты что-нибудь хочешь — ты должен взять это сам, а самым великим становится тот, кто больше всех захапал. Наверное было бы здорово, если бы жизнь была устроена по другому.
Но она была такой, как была.
Как всегда у Монзы всё затекло и ломило. Как всегда она разозлилась и устала. Курить ей хотелось сильнее обычного. И просто в качестве вечерней приправы — она промокла, замерзла, и вдобавок натёрла кожу седлом.
Она помнила Виссерин прекрасным местом, полным сверкающего стекла и радушных домов, превосходной еды и свободы. Правда в последнее посещение у неё было на редкость хорошее настроение, тёплое лето вместо холодной весны, кроме Бенны ей было некем командовать, и не было тех четверых, которых предстояло убить.
И всё же это место не слишло похоже на яркий сад наслаждений из её памяти.
Там, где ярко горели светильники, теперь наглухо закрылись ставни, лишь по краям просачивался свет, попадая на стеклянные статуэтки в наддверных нишах и заставляя их искриться. Домашние духи, традиция из дальнего далёка, ещё до времён Новой Империи их ставили сюда приносить процветание и отваживать зло. Монза гадала, на что сгодятся эти куски стекла, когда в город вломится армия Орсо. Не на многое. На улице гнездился страх, чувство угрозы, столь тяжкое, что прилипло к влажной коже Монзы и заставило вздыбиться волоски на её шее.
Не то, что бы Виссерин не кишел народом. Некоторые бежали пробираясь к вратам и причалам. Мужчины и женщины с поклажей, всем, что могли спасти на своём горбу, дети на буксире, позади шаркали старики.
Мимо гремели фургоны, нагруженные мешками и ящиками, матрасами и комодами, всеми видами бесполезного барахла, что без сомнения закончит жизнь брошенным вдоль одной из дорог за стенами Виссерина. Потеря сил и времени — пытаться спасти в такую пору что-нибудь помимо собственной жизни.
Если решил бежать, лучше не мешкать.
Но было множество и тех, кто прибыл в город искать убежища, и к великому своему смятению оказался в тупике. Они кое-где располагались прямо на улицах. Они заполоняли подворотни, жались от дождя под одеялами. Они втискивались в галереи пустого рынка, прячась всякий раз, когда мимо топали колонны солдат в покрытых каплями влаги доспехах, переливающихся в отблесках факелов.
Сквозь тьму эхом доносились отзвуки. Звон бьющегося стекла и треск раздираемого дерева. Возгласы испуга и гнева. Один или два раза даже настоящие вопли. Монза догадалась, что кое-кто из местного городского населения дал разграблению ранний старт. Расквитаться с парой недругов или стырить пару завидных вещиц, пока взоры могущественных нацелены на их собственное выживание. Один из редких моментов, когда человек способен обрести что-нибудь за просто так и всё больше и больше народа будут пользоваться этим преимуществом, пока за городом собираются войска Орсо. Вещество скрепляющее цивилизацию уже начало растворяться.
Монза замечала глаза, сопровождавшие её и её вольную весёлую ватагу, пока они медленно ехали по улицам. Глаза исполненые страха, глаза исполненные недоверия, и другого плана — пытающиеся понять, достаточно ли они слабы или богаты, чтобы стоило их грабить. Она придерживала поводья правой рукой, несмотря на боль, что они ей причиняли, так левая могла покоится на бедре, рядышком с рукояткой. Единственный закон в Виссерине сейчас на острие меча. И ведь враг ещё даже не появился.
Узрел я ад, писал Столикус, и то был осаждённый город.
Впереди них дорога проходила под мраморной аркой, длинная струя воды падала с её замкового камня. Сверху на стене нарисована фреска. В её верхней части на троне восседал великий герцог Сальер, оптимистически изображённый привлекательно пухлым, вместо страдающего тяжким ожирением. Он протягивал благословляющую руку, отеческая улыбка излучала небесный свет. Под ним виссеринские граждане, в ассортименте от черни до аристократов, скромно наслаждались дарами его добродетельного правления. Хлебом, вином, златом. Под ними, вдоль верхнего края арки золотыми буквами в человеческий рост выбиты слова — смелость, милость, справедливость. Кто-то с неуёмной тягой к правде умудрился взобраться туда и намалевал поверх красными полосами — жадность, трусость, пытки.
— А это жирное уёбище, Сальер, дофига о себе возомнил. — Повернувшись к ней усмехнулась Витари, её рыжие волосы дождь окрасил в тёмно-коричневый. — Но полагаю, выделываться ему уже не долго, ведь так?
Монза только буркнула. Всё о чём она думала, глядя на резкие черты лица Витари — насколько ей можно было доверять. Они могут попасть в самый центр военных действий, но более чем вероятно, самая страшная опасность по прежнему таится внутри их отрядика изгоев. Витари? Здесь ради денег — самое стрёмное побуждение, ведь всегда рядом та или иная сволочь с карманами пошире. Коска? Разве можно полагаться на знаменитого перебежчика, пьяницу, кого она сама уже однажды и предала? Дружелюбный? Кто бы знал, что, чёрт возьми, творится у него в башке?
Но, по сравнению с Морвеером, те — дружная семья. Она засекла взгляд через плечо и поняла, что тот набыченно хмурится с сиденья повозки. Этот человек сам яд, и почуяв выгоду убил бы её в тот же миг, с лёгкостью, как букашку раздавил. Он уже высказывался против приезда в Виссерин, но выкладывать ему все свои соображения — последнее, что ей хотелось. Что Орсо наверняка получил письмо Эйдер. Наверняка положил деньгами Валинта и Балка королевскую награду за её смерть и теперь половина всех убийц Земного Круга прочёсывают Стирию, желая положить в свой мешок её голову. Вместе с головами каждого, кто ей помогал, естественно.
Больше шансов, что они уцелеют посреди битвы, нежели вдали от неё.
Лишь одному Трясучке она могла бы довериться хотя б наполовину. Он сгорбившись ехал рядом с ней, большой и молчаливый. Его болтовня конкретно бесила в Вестпорте, но сейчас завяла, и странно сказать — оставила пустоту. Он спас ей жизнь в туманном Сипани. Жизнь Монзы значила для неё далеко не то, что раньше, но спасающий её человек по прежнему охрененно высоко поднимал в её глазах свою оценку.
— Что-то ты вдруг замолчал.
Она с трудом различала в темноте его лицо, лишь жёсткие очертания, тени в глазницах и ямках щёк. — Не думаю, что мне есть что сказать.
— Раньше такое тебя не останавливало.
— Что ж. Я начинаю по другому на всё смотреть.
— Неужели?
— Может ты считаешь, что оно мне раз плюнуть, но это усилие — пытаться не терять надежду. Тяжкое усилие — и оно видимо уже не окупится.
— Мне казалось, быть хорошим человеком — сама по себе награда.
