— С тобой бывало… такое?
Коска махнул рукой, мол расслабься. — Пару раз. Но если только ты не псих, тебе скоро это надоест. На вид может быть и забавно, но джентльмену здесь не место.
— Откуда они знают, кто на чьей стороне? — выдохнул Дружелюбный.
Усмешка блеснула на перемазанном сажей лице Коски. — В основном, угадывают. Пытаешься держаться в нужном направлении и надеешься, что… ах.
От основной схватки отделился фрагмент и поплыл вперёд, ощетинившись оружием. Дружелюбный не смог бы даже ответить, были ли это осаждающие или осаждаемые, они вовсе не выглядели как люди. Он развернулся, чтобы увидеть стену копий надвигающуюся вдоль улицы с противоположной стороны, изменчивые отблески высвечивали тусклый металл и каменные лица. Не отдельные люди, не личности, но единая машина для убийства.
— Сюда! — Дружелюбный почувствовал, как его хватают за руку, вталкивают сквозь полуразрушенный проём в завалившейся стене. Он поскользнулся и навернулся, стукнувшись боком. Полусбежал-полусъехал вниз по огромной куче обломков, сквозь облако пепла и упал на живот рядом с Коской, всматриваясь в уличный бой над ними. Мужчины сталкивались, убивали и умирали, бесформенная разъярённая каша. Поверх их криков, их гневных воплей, ударов и скрежета металла, Дружелюбному послышалось что-то ещё. Он огляделся. Коска перегнулся через свои колени и трясся в плохо сдерживаемом веселье.
— Ты смеёшься?
Старый наёмник протёр глаза испачканым в золе пальцем. — А что ещё остаётся?
Они оказались в некой затемнённой ложбине, забитой обломками. Улица? Осушенный канал? Отстойник? Сквозь мусор продирались оборванцы. Невдалеке лицом вниз валялся мертвец. Над трупом склонилась женщина с ножом наголо, в разгаре отрезания ради колец пальцев со скрюченой руки.
— Отойди от тела! — Шатаясь, выступил Коска, вытаскивая меч.
— Оно наше! — Тощий мужчина со спутанными волосами и дубинкой в руке.
— Нет, — Коска предъявил клинок. — Оно наше. — Он шагнул вперёд и помойник, запнувшись, повалился в опалённые кусты. Женщина наконец-то преодолела ножом кость, стянула кольцо и запрятала в карман, а затем с градом брани швырнула палец в Коску и скрылась во тьме.
Старый наёмник поглядел им вслед, взвешивая в руке меч. — Это талинец. Стало быть, его амуницию!
Дружелюбный оцепенело переполз туда и начал расстёгивать мертвецкие доспехи. Стащил спинную пластину и засунул ей в мешок.
— Шустрее, друг мой, пока не вернулись те помойные крысы.
Дружелюбный и не думал мешкать, но у него тряслись руки. Он не знал точно из-за чего. Обычно они не тряслись. Он стащил поножи воина и его нагрудник, всё это загремело в мешок. Будет четыре комплекта.
Три плюс один. Ещё три и у них хватило бы на каждого. Затем, наверно, они бы убили Ганмарка, и завязали, и он смог бы вернуться назад в Талинс и осесть в притоне Саджаама, считая деньги во время карточных игр. Какими счастливыми казались те, старые дни. Он потянулся и выдернул из шеи солдата арбалетный болт.
— Помогите. — Едва ли громче чем шепот. Дружелюбный не знал, не пригрезилось ли ему. Затем заметил широко открытые глаза солдата. — Помогите.
— Как? — прошептал Дружелюбный. Он расцепил крючки и застёжки на отороченой куртке того и, нежно, насколько смог, освободил его от неё, осторожно продевая сквозь рукав сочащиеся обрубки отрезанных пальцев. Он уложил одежду в мешок, затем тихонько перекатил того обратно лицом вниз, в точности каким его и обнаружил.
— Отлично! — Коска указал на выгоревшую башю, опасно накренённую над сорваной крышей. — Может туда?
— Почему туда?
— Почему бы и не туда?
Дружелюбный не мог двигаться. Его колени дрожали. — Не хочу идти.
— Понимаю, но мы должны держаться вместе. — Старый наёмник повернулся и Дружелюбный вцепился ему в руку, из его рта начали выплёскиваться слова.
— Я теряю счёт! Я не могу… я не могу думать. Какое число у нас по плану? Какое… какое… я сошёл с ума?
— Ты? Отнюдь, мой друг. — Коска улыбаясь похлопал Дружелюбного по плечу. — Ты совершенно здоров. Вот это. Всё это! — Он смахнул свою шляпу и обвёл ею вокруг. — Вот оно — безумие!
Пощада и трусость
Трясучка стоял у окна, открыв одну створку — вторая осталась закрытой, оконная рама вокруг него была обрамлением картины, изображавшей горящий Виссерин. Была оранжевая кромка вокруг его чёрного силуэта, от пожаров, тянущихся до городских стен — вниз по его щетнистому лицу, массивному плечу, длинной руке, сплетенью мускулов на пояснице и ямочке на его голой заднице.
Если бы здесь оказался Бенна, то он предупредил бы её, что в последнее время она полагается на крайне неверное везение. Ну, сперва бы он спросил, что это тут за здоровый северянин, а затем уж предупредил бы её. Броситься в жерло осады, так близко к смерти, что та щекочет ей шею. Ослабить остатки бдительности ради мужчины, которому положено состоять у неё на жаловании. Прогнуться под тех крестьян внизу. Она рисковала и ощущала ту трепетную смесь восторга и страха, без которой не может жить игрок. Бенне бы это не понравилось. Однако она никогда не прислушивалась к его опасениям, когда он был жив. Если все шансы против тебя, тебе волей-неволей приходится действовать наудачу, а у Монзы всегда было чутьё делать правильный выбор.
По крайней мере до тех пор, пока не убили Бенну, а её саму не сбросили с горы.
Из темноты донёсся голос Трясучки. — Однако, как ты набрела на это местечко?
— Мой брат его купил. Давным-давно. — Ей вспомнилось, как тот стоял у окна, зажмурился на солнце, затем повернулся к ней и улыбнулся. Она ощутила налёт улыбки в уголке своих губ, всего лишь на мгновение.
Трясучка же не обернулся, равно как и не улыбался. — Вы были близки, да? Вы с братом.
— Неразлучны.
— И мы с моим. Каждый, кто его узнавал сближался с ним. Была в нём такая штука. Он погиб от рук человека по прозвищу Девять Смертей. Его убили, пообещав пощаду и насадили голову на штандарт.
Монзе было мало дела до его рассказа. С одной стороны он утомлял её, с другой — заставлял думать о неживом лице Бенны когда того опрокидывали через перила. — Кто бы мог подумать, сколько у нас общего! Ты отомстил?
— Я грезил местью. Годами мечтал о моём самом заветном желании. И мне выпадал случай, и не единожды. Покарать Девять Смертей. Шанс, за который куча народу убили бы не думая.
— И?
Она видела, как играют мускулы на скулах Трясучки. — В первый раз я спас ему жизнь. Во второй — отпустил его и решил начать жить заново.
— И с тех пор ты шатался повсюду как бродячий жестянщик с телегой, вразнос торгуя пощадой с любым, кто взял бы её? Спасибо за предложение, но я не покупатель.
— Не сказал бы, что я прежний продавец. Всё это время я строил из себя доброго и хорошего, превозносил праведный путь, надеясь убедить себя, что уйдя прочь совершил верный поступок. Сломал колесо. Но всё не так, и это правда. Пощада и трусоть — одно и тоже, так как ты и говорила мне, и колесо продолжает вращаться, как не старайся. Свершённое возмездие… может и не закроет все вопросы. Уж точно не сделает мир светлее и не прибавит солнцу тепла. Но полюбому лучше, чем несвершённое. Гораздо, нахрен, лучше.
