— Я кой-чем был занят за соседней дверью, — буркнул старый наёмник, останавливаясь перевести дыхание.
— Никомо Коска? — встревоженно посмотрел на него Ганмарк. — Я думал ты умер.
— Ложные вести о моей смерти ходили всегда. Лакомые мыслишки…
— Для множества его врагов. — Монза выпрямилась, сбрасывая оцепенение с конечностей. — Раз собрался меня убить, надо было так и сделать, а не трындить об этом.
Ганмарк медленно пятился, левой рукой извлекая из ножен короткий клинок и направляя его на неё, а длинный в сторону Коски. Глаза мелькали туда-сюда между ними. — О, время ещё есть.
Трясучка был не в себе. А может наконец-то в себе. Он обезумел от боли. Либо от того, что плохо показывал глаз, который ему оставили. Либо его всё ещё ломало от шелухи, которой он напыхался подзавязку за прошлые несколько дней. Что бы ни было причиной, но он попал в ад.
И ему там нравилось.
Длинный зал сжимался, искрился, плыл, словно под ветром пруд. Солнце прожигало окна насквозь, ослепляло и резало его сотнями сотен сияющих стеклянных квадратов. Статуи блестели, улыбались, потели, подбадривали его. Может у него и на один глаз меньше, но он яснее смотрел на вещи. Боль вымела все его сомнения, его вопросы, его страх, его выбор. Всё то говнище, висевшее на нём мёртвым грузом. Говнище, оказавшееся на поверку брехнёй, слабостью и бесцельной тратой сил. Он приучил себя думать, что все явления очень сложны, а ведь они были восхитительно, ужасно простыми. Все нужные ответы знал его бердыш.
Лезвие поймало солнечный зайчик и расплывшись огромным белым пятном разрубило руку противника, рассеивая вдаль чёрные струи. Разлетелась ткань. Разорвалась плоть. Раскололась кость. Погнулся и скособочился металл. По щиту Трясучки провизжало копьё и он ощутил во рту вкус сладостного рёва, когда снова взмахнул бердышом. Оружие врезалось в нагрудник и пробило громадную дыру, отправляя брыкающееся тело в выщербленную урну. Та развалилась, засыпав пол змейкой глиняных обломков.
Мир вывернулся наизнанку, словно сизые внутренности офицера, которого он только что распотрошил. Обычно в бою он уставал. Сейчас же он становился сильнее. Ярость кипела в нём, выплёскивалась из него, опаляла кожу. С каждым нанесённым ударом она нарастала хуже, лучше, болезненнее для мышц до тех пор пока ему не пришлось выпустить её наружу с криком, вырвать из себя с хохотом, плакать, петь, трястись, плясать, визжать.
Он сшиб щитом меч, вырвал его из руки, налетел на прятавшегося за ним солдата, прижался к нему руками, поцеловал в лицо, лизнул. Тот заревел и бросился бежать, бежать, топоча ногами врезался в одну из скульптур, сбил её, та ударилась в следующую и ещё одну позади ней, всё опрокинулось и рухнуло на пол, разлетаясь на осколки в облаке пыли.
Охранник простонал, извиваясь в обломках, попытался перевернуться. Бердыш Трясучки с гулким стуком вмял макушку его шлема внутрь, вбил железные края прямо поверх глаз и расплющил нос, заливая лицо кровью.
— Блядь, сдохни! — Трясучка врезал по шлему сбоку и голова накренилась в одну сторону. — Сдохни! — Ударил с оборота и оставил вмятину на другом боку, шея хрустела как набитый гравием носок. — Сдохни! Сдохни! — Звяк, звяк, словно в реке после обеда полоскали утварь. Разочарованно взирала статуя.
— Чё уставилась? — И Трясучка бердышом снёс ей голову. А потом оказался на ком-то сверху, не понимая как туда попал, вколачивая в лицо край своего щита, пока оно не стало ничем кроме бесформенной красной массы. Ему послышалось, как кто-то шепчет, нашёптывает на ухо. Безумный, шипящий, каркающий голос.
— Я создан из смерти! Я — Великий Уравнитель! Я — буря холмов Высокогорья! — Голос Девяти Смертей, но он доносился из его собственной глотки. Зал устилали погибшие люди и упавшие статуи, усыпали кусочки и тех и тех.
— Ты. — Трясучка указал кровавым лезвием на последнего, съёжившегося в дальнем конце пыльного пространства. — Я тебя вижу. Хуй кто съебётся. — Он осознал, что произносит слова на северном наречии. Тот человек не мог понять ни слова из сказанного. Хотя, не суть важно.
Видимо, смысл он понял.
Монза упрямо толкала себя вдоль аркады, выжимая последние силы из онемевших ног, матерясь во время уколов, выпадов, неуклюжих рубящих замахов, не расслабляясь ни на секнду. Ганмарк отступал, в низкой стойке пятился на солнце, потом в тень, потом снова на солнце, сосредоточенно и свирепо хмурясь. Его глаза мелькали из стороны в сторону, когда он парировал её удары и удары Коски. Тот колошматил его, нападая между колонн по правую руку от неё.
Их жёсткое дыхание, шелест шагов, стремительный скрежет стали отражались от сводчатого навеса. Она рубанула его, затем резко в обратном направлении, не замечая жгучую ломоту в кисти — и вырвала короткий меч из его руки, со звоном отшвырнув его в тень. Ганмарк отклонился в сторону, едва успев длинным клинком отбить один из коскиных размашистых ударов, и открыл ей свой незащищённый бок. Она ухмыльнулась, заводя руку назад для выпада, как вдруг что-то пробило окно по её правую руку и бросило ей в лицо пригоршню стекляшек. Ей показалось, что она услышала голос Трясучки, рычащий на северном с той стороны. Ганмарк скользнул между колоннами в тот момент, когда Коска хлестнул по нему и ушёл на газон, отступая к центру сада.
— Ты можешь не жевать, а убить эту мразь? — с присвистом просопел Коска.
— Стараюсь как могу. Иди слева.
— Слева значит здесь. — Они двинулись раздельно, загоняя Ганмарка под статую. Теперь уже он выглядел выдохшимся, вялые щёки покрылись розоватыми пятнами и лоснились от пота. Она улыбнулась, делая финт, в предвкушении победы. Улыбка слетела с её лица, когда он внезапно прыгнул ей навстречу. От первого полувыпада она увернулась, хлестнула его в шею, но он блокировал и толкнул её назад. Он выдохся чуть меньше, чем ей казалось. Она же, наоборот, намного сильнее. Подвернулась нога, она слегка пошатнулась вбок. Ганмарк нырнул следом и его меч прочертил жгучий порез через всё её бедро. Она попыталась развернуться, но нога подкосилась, и она взвизгнула, опрокинулась и упала. Кальвес загремел, вываливаясь из перекрученных пальцев.
Широко размахиваясь, с хриплым воплем следом кинулся Коска. Ганмарк присел под ударом, распрямился в выпаде от самой земли и пронзил его точно в живот. Меч Коски тяжело стукнулся о голень Воина и вылетел из руки, в воздухе завертелись осколки камня. Генерал рывком освободил клинок и Коска рухнул на колени, со стоном заваливаясь на бок.
— Вот так-то вот. — Ганмарк повернулся к ней. Над ним возвышалось величайшее творение Бонатина. Пара мраморных черепков отскочила от щиколотки статуи, уже пошедшей трещиной там, куда её рубанул монзин меч. — Нечего сказать, дала ты мне повод поупражняться. Ты женщина — или была женщиной — поразительной решимости. — Коска перевалился через булыжники, оставляя за собой смазанные кровавые пятна. — Но постоянно устремляя глаза вперёд ты была слепа ко всему, что творится вокруг тебя. К самой природе великой войны, на который ты воевала. К природе людей возле тебя. — Ганмарк снова извлёк свой платок, промокнул пот со лба и бережно вытер кровь со стали. — Если герцог Орсо и его Талинское государство не более чем меч в руках Валинта и Балка, то ты никогда не была ничем, кроме его безжалостного острия. — Он щёлкнул указательным пальцем по острию своего собственного меча. — Всегда пронзаешь, всегда убиваешь, но никогда не задумываешься, зачем. — Что-то тихонько скрипнуло и над его плечом слегка, еле заметно дрогнул великий меч самого Воина. — Ладно. Сейчас оно едва ли важно. Твой бой окончен. — Ганмарк подошёл к ней со всё той же грустной улыбкой и остановился в одном шаге. — Последнее краткое слово?
— Сзади, — порычала Монза сквозь зубы, когда Воин еле-еле, мягко накренился вперёд.
— Ты держишь меня за… — Раздался оглушительный треск. Нога статуи раскололась напополам и вся неизмеримая масса камня неудержимо повалилась вперёд.
Ганмарк только начал поворачиваться, как острие исполинского меча Столикуса проткнуло его между лопаток, швырнуло на колени, пропороло изнутри живот и взрезало булыжную насыпь. Кровь и осколки
