клялся, что сыт, но верилось с трудом, и я заставил его пообедать.
В общей зале витхи оказалось чистенько, но темно. Единственным посетителем — вот невезение! — был стражник. Шелис, не моргнув глазом, подошёл к стойке и сказал «День добрый» с таким великолепным акцентом, словно всю жизнь провёл в рунсонской глубинке. Мне не подделать — рунсонцы странно растягивают гласные, и я никак не мог ухватить закономерность: то в слове из трёх слогов долгие первый и третий, то второй, то ударный и безударный, то только безударные. А иногда они гласные добавляют, опять-таки без всякой системы. «Диэнь», «леэс» и «тень» тому свидетельством…
— …котлеты «Охотничьи»…
— Что, из лжеенота?
— Куда нам… лжеенотов во дворце подают.
Сошлись на супе («Только добавьте толченой рябины» — витих кивнул с таким видом, будто здесь это была обычная приправа) и ветчине. Ветчину Шелис тотчас завернул в бумагу и затолкал в дорожную сумку. Ну, это ни в какие ворота не лезет, даже в дворцовые! Конечно, после блиц-сброса мясо есть неразумно, но одна тарелка жидкого супа для растущего организма… ясно, почему в четырнадцать лет мальчик едва достаёт мне до груди.
Потом я передумал. У Шелиса снова дрожали пальцы. Как в той поговорке — «не подведи эфин в логово к тиляку, в долгий пресс и в школьную лабораторию ФТМ». В Стреленске лаборатория ФТМ кажется большим из зол, но объективно тиляк опаснее, а «долгий пресс» страшнее.
Пока мальчишка обедал, я перекинулся парой слов с витихом (моё отсутствие акцента было, кажется, замечено, но восприняли его спокойно, дополнительных вопросов не прозвучало). В Вирати имелось своё конное хозяйство — странно, мелкий полуживой городок в двух часах пешего хода от столицы… Или всё дело в том, что это бывший отступной схов (то есть, «место, куда спешно драпают в случае чего»)? А, неважно. Лишь бы хозяйство не оказалось элитным, больше шестидесяти золотых мне сейчас не потратить.
Конюшня нашлась быстро. Моё внимание привлекла высокая бревенчатая башня, метров сорок — я задумался о её предназначении (ибо рунсонцы люди практичные, и для красоты тучехватов не сооружают), подошёл поближе, чтобы рассмотреть, потом обнаружил рядом каменное здание с вывеской «Почта» и постройки конного хозяйства. Если бы я ещё что-нибудь смыслил в лошадях… Я заглянул в ближайшее стойло. По-моему, жеребята-двухлетки, но точно определить не берусь.
— Утро доброе. Вы желаете что-нибудь приобрести? — ко мне уже спешил хозяин конюшни, и беглого взгляда на его хитрющее лицо было достаточно для восстановления в памяти учебников по деловым отношениям за второй, третий, четвёртый, пятый, шестой и восьмой-углубленный курсы.
— Лошадь.
Мне тотчас поведали, что здешние лошади — лучшие во всём западном Рунсоне, если я, конечно, не собираюсь скакать на них по степи. И бросьте смотреть на этих необученных жеребят — они не стоят внимания, у нас имеются…
Внимания-то не стоят… стоят двести ресинок. Каждый. Я скептически изогнул бровь. Двести ресинок? Необученный двухлетка?
— Но коль скоро Вы покупаете коня, а не жеребёнка…
— Ошибаетесь. У меня десятилетний племянник.
Чувствую, лучше мне не знать, сколько стоит конь…
Разумеется, хозяин начал превозносить достоинства своих лошадок, но дешевизна в их число не вошла. Я настаивал на том, что малышу ни к чему «превосходный жеребец, скачущий по трясине, аки по суху» — ещё кувыркнётся в бочаг, зови потом некроманта. Любезный, Вы мне надоели. Вы мне так надоели, что я скоро начну торговаться… (по ходу, кстати, любезный означил цену парочки особо превосходных «сокровищ» — благословен будь, восьмой-углубленный не дал сбиться с позиции «двести ресинок — это МНОГО!»).
…Полчаса спустя я покинул конюшни, ведя в поводу светло-дымчатого жеребёнка. Обошёлся он мне в семьдесят ресинок и сорок пять висских золотых — хозяин запросил двести сорок ресинок, удалось сторговаться на ста девяноста со сбруей. Сбрую я выбрал самую простую. На морде жеребёнка ясно читалось изумление — не то фактом покупки, не то гнусным торгом.
Шелис поджидал меня у плетня витхи рядом с Рысёнком.
— Вот, знакомься. Твоя новая лошадь.
— Такой маленький…
— Взрослые стоят по семьсот золотых.
— Магистр, а это не перелесник?
— Что за перелесники? Нечисть?
— Нет, это лошади одной из местных пород, обученные для скачки по лесу.
— Обученные стоят четыреста золотых. Этого я выторговал за семьдесят.
— Судя по цене — точно он, — Шелис потянулся погладить жеребёнка, совершенно опешившего от такой фамильярности.
— Об этом тоже поют? — вот кого надо было посылать шпионом.
— Кто поёт? А-а… нет, один стражник рассказывал.
— Ещё одна гениальная идея Прошлой Королевы, — отвязывая Рысёнка от плетня, сказал я пространству.
— Нет, — Шелис воспринял моё замечание как вопрос, — После… какой-то смуты край сильно обезлюдел, и много лошадей одичало. Потом кто-то додумался вывести из их потомков специальную породу. Как его зовут?
— Белый Мирт.
— Тебе не идёт, — ласково сказал Шелис, — Ты именем сильно дорожишь?
— Шелис, едем, — напомнил я.
Мальчишка непринуждённо порхнул в седло, кажется, вовсе не коснувшись стремян. Действительно «кажется», он не левитировал. Безымянный жеребёнок переступил с ноги на ногу и оглянулся. Особой уверенности на его морде не читалось, более того — любой мог понять, что несчастного этэр[13] — продали, вей — купили, рин — за оскорбительно малую сумму, ци — неизвестно кто, лас — забрали имя и чи — заставляют куда-то скакать.
Когда мы выехали за городскую стену, Умник заметно повеселел, и даже замурлыкал какую-то песенку, явно из репертуара бродячих гитаристов (по счастью, не рунсонских) — что-то насчёт болотных огней в полнолуние. Видимо, заклинание Айны было из «вьюнков» — неподвижную цель находило быстрее. Увы, облегчение вышло непродолжительным. Час-полтора — и Шелис снова побледнел, понурил голову и уставился на свои пальцы. Вот эфин, я вынужден надеяться на ребёнка.
— Это всё ещё последствия блиц-сброса, — Шелис словно прочёл мои мысли.
Я кивнул. Если повезёт, мальчик придёт в чувство к концу туманника: выложил он очень много. Запас волшебной силы и то восстановится быстрее, чем остальной организм.
Ночь хищно ухмылялась месяцем меньшей луны. Наверное, её забавлял одинокий всадник на лесной дороге.
Останавливаться было опасно. Не из-за заклинания Айны — когда только-только начало смеркаться, Шелис объявил о «подвешивании этого вьюнка на красную ёлку». Леди Айна, конечно, рано или поздно поймёт, что заклинание зациклено, но восстановить его можно лишь в лабораторных условиях, пока то, пока сё… А вот дозоры были избыточно внимательными, скрыть же проще всадника, нежели стоянку с костром. Да и «то, сё» лучше встретить по ту сторону Руэннских холмов.
Вечером Шелиса пришлось-таки усадить перед собой на Рысёнка: во-первых, пусть мальчишка поспит, во-вторых, с жеребёнка для начала хватит одного только перехода. Жеребёнок, не оценив заботы, страшно возмутился и несколько раз попытался толкнуть мою ногу. Убедившись, что намёков я не понимаю, перелесник забежал вперёд, остановился, преградив дорогу, и обиженно заржал.
— Уймись, Лис, — сонно попросил практикант.
Рысёнок остановился. Лис снова заржал.
— Везёт Рунсону на трудных подростков, — глубокомысленно заключил Шелис, — Все
