— Мне-то сон был, — хмуро произнес он, употребляя более характерный для горцев оборот речи. — А вот ты здесь откуда взялся?
— Я же говорил, — удивился Кенет. — Услышал крик и прибежал.
— Прибежал, — задумчиво усмехнулся Толай и снова замолчал. На сей раз молчание было долгим даже для него. Вновь заговорил он нескоро.
— Я вернулся домой почти сразу после того, как ты сорвался с места, — медленно произнес Толай. — Мы с тобой едва ли не в дверях разминулись. Теплую одежду я еще с утра заготовил. Сон мне был, понимаешь?
Кенет молчал, не в силах смекнуть, куда Толай клонит.
— Я ни мгновения не потратил на сборы, — продолжал Толай. — Взял санки и мешок с одеждой и вышел следом за тобой. Хотя следом — это не то слово. Совсем не то. Я уж не говорю, что ты услышал крик, которого не мог услышать. Но как ты добрался до озера, не оставляя следов на снегу?
Кенет выпучил глаза от изумления. Оно было неподдельно искренним, чему Толай, в свою очередь, удивился настолько, что даже выказал некоторую долю этого удивления.
— И еще скажи мне на милость — как ты добрался до озера вовремя?
— Так ведь до озера недалеко, — еще больше изумился Кенет.
— Да, — кивнул Толай, — если напрямую. Но прямого пути до Горячего озера ты не мог знать. Да и не было тебя там. Это наш тайный спуск. У каждого из приозерных кланов есть такой. У нас тоже. Этим путем я и спустился к озеру. И я не бежал по нетронутому снегу, как ты, я съехал на санках. Я должен был опередить тебя. А опередил меня ты, и намного. При этом ты поднялся на четыре горы и спустился с них. И преодолел провал. На случай если тебе не говорили — он называется Рана Земли, и от одного его края до другого стрела не долетает. Или ты обошел его? Обычно дорога в обход занимает у опытного человека суток двое. Во всяком разе, не меньше полутора, даже если и в хорошую погоду. Правда, ты бежал... — Толай вновь задумчиво усмехнулся.
Кенет хотел было возразить — и прикусил язык. Он отчетливо вспомнил четыре скользких холмика под ногами и дурацкую извилистую трещину — о ее обледенелый край он едва не споткнулся.
— Горы помогли, — еле выдавил он из себя.
— Будь по-твоему, — помолчав, кивнул Толай.
— Не рассказывай об этом никому, — повинуясь внезапному порыву, попросил Кенет.
Толай посмотрел на Кенета очень долгим, очень серьезным взглядом.
— Не скажу, — отрывисто пообещал он. — Я тебе, сын по хлебу, смерти не желаю.
— Смерти? За то, что я спас вашего кровника? — За время своего пребывания у горцев Кенет отвык опасаться за свою жизнь. Пришлось ему снова испытать позабытое ощущение. Что-то холодное и острое кольнуло под ложечкой, словно Кенет проглотил сосульку.
— За это — нет, — махнул рукой Толай. — Это даже хорошо. Или хотя бы неплохо. Нет, сынок, дело в другом. Незадолго до твоего прихода нам были сны. О том, что в горы что-то придет. Или кто-то. Могучий. Вредоносный. Опасный. Враг.
— Ты думаешь, — с трудом выговорил Кенет, — что это я?
— Нет, — покачал головой Толай. — Не думаю. Я опасался этого... но у тебя совсем другие сны. Не такие, как у врага. И я успел за это время немного тебя узнать. Кто бы ни был неведомый враг из наших видений, но это не ты.
Кенет нервно сглотнул. Воображаемая сосулька в животе растаяла, но боль от ее укола держалась еще долго — почти всю дорогу до дома.
Отсутствие Алгура клан Птичье Крыло обнаружил быстро, но поиски ни к чему не привели: в сторону Горячего озера никто и не подумал направиться, а в других местах его, разумеется, не было. Когда предводитель клана Урхон сообразил, где ему следует искать пропавшего сына, он понял, что найдет скорее всего труп: даже ради единственного ребенка нарушить запрет он не вправе, а значит, до заката поиски не возобновятся, а после заката искать станет некого. Урхон мысленно уже похоронил мальчика и даже приготовился его оплакивать. Когда Алгур все же явился домой, не вполне одетый и не совсем по росту, Урхон был до того потрясен, что даже не произнес обычных благодарственных слов: «Горы милостивы ко мне».
Радоваться тому, что почти заведомо погибший сын цел и невредим — одно дело. Дивиться тому, что спас его кровник, тоже не возбраняется. А вот какое решение следует принять предводителю клана по столь серьезному поводу... тут уж на одни только чувства полагаться не стоит. Спешка в подобных делах неуместна. Следует дождаться ночи, когда Горы ответят сном на охватившее тебя сомнение.
Сон пришел, но ответ был совсем не тем, какого ожидал Урхон. Сон поверг его в тяжкое раздумье. Рассказать свой сон предводитель отказался наотрез, хотя кузнец Донгай и предлагал ему свою помощь. Взамен Урхон засел за ширмы, два дня не выходил оттуда, ничего не ел и размышлял. На третий день Урхон велел убрать ширмы, поднялся с шэна и принялся собираться в дорогу. Вид его испугал Донгая: очень уж сильно осунулся Урхон. Два дня поста и размышлений не могут сотворить такого с человеком. Верно, очень уж тяжкими были его раздумья. Донгай вспомнил свой сон; вспомнил, как чернела на снегу замерзшая кровь Урхона, — и сердце его тоскливо заныло.
— Лучше бы тебе не ходить, — сказал он.
— И рад бы, да нельзя, — ответил Урхон, закидывая за плечо дорожную сумку с едой.
— Дурной сон мне был, — вздохнул Донгай, досадуя на упрямство Урхона.
— А я ничего хорошего и не жду, — отрезал Урхон.
В клане Седого Лиса он появился несколько дней спустя. Кенет о происшествии у озера и думать почти забыл. Окончилось оно хорошо, и все тут. О чем еще думать? Нет, не Алгур занимал мысли Кенета, а его собственный день рождения. По его просьбе жена старика Эрэнтэ испекла традиционный сладкий пирог, хоть и не знала зачем. Кенет объяснил сородичам по хлебу смысл обычая, и горцев он изрядно позабавил. С тем большим удовольствием они полакомились праздничным пирогом. Прав был массаона Рокай: горцы, когда не режут друг друга, народ веселый, и шутят в Лихих Горах куда чаще, чем на равнинах. Кенет уже успел привыкнуть к своеобразному юмору сородичей по хлебу и не обижался на их шутливые подначки. Их шутки скорей уж радовали его: раз над ним подшучивают, значит, считают вполне своим. Поедая под общий смех свою долю пирога, он осведомился, как же справляют день рождения в горах — если справляют вообще. Однако получить ответ ему было не суждено. Едва Толай начал ему отвечать, как послышался стук в дверь.
Урхон был настолько высок, что, входя, едва не ударился головой о притолоку. Но самым поразительным в его облике был все-таки не рост. Меч у него за спиной висел рукоятью вниз; защелки на ножнах все до одной глубоко утоплены, чтоб клинок не выпал ненароком. Кенет еще ни разу не видел, чтобы горцы, привычные с малолетства выхватывать меч из ножен молниеносно, утапливали все четыре защелки — одну, самое большее две. Тем более он ни разу не видел перевернутого меча. Но если Кенета редкостное зрелище потрясло несказанно, то для всех остальных смысл происходящего был очевиден: никто и словом не обмолвился, что кровный враг ведет себя странно.
— Да будет крепкой твоя кровля, Байхэйтэ, — произнес обычное в горах благопожелание Урхон, не подымая головы.
— Да будет крепкой и твоя кровля, Урхон, — неспешно отозвался предводитель клана Седого Лиса. — Что привело тебя к нам с миром?
А ведь и верно, сообразил Кенет. Если меч висит рукоятью вниз, его мгновенно не выхватишь. Что лучше может свидетельствовать о мирных намерениях? Разве что отсутствие всякого оружия. Но горцы снимают меч только перед сном, и то только потому, что спать вооруженным неудобно. Но даже и тогда меч лежит не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки, и проснувшийся горец первым делом хватается не за штаны, а за меч.
— Что привело тебя? — повторил Байхэйтэ.
— Твой родич по хлебу, — по-прежнему не подымая глаз, ответствовал Урхон.
— Но я ничего такого не сделал! — вскочил с места Кенет, ощутив взгляды всех присутствующих.
Щека Урхона нетерпеливо дернулась.
— Творец Богов Седого Лиса не даст тебе солгать, — резко произнес Урхон. — Алгур рассказал мне,
