Селти рывком насунул на палец очередное кольцо и вновь досадливо скривился. Выглядит-то оно неплохо, спору нет... но очень уж сидит неудобно. А ведь мошенник-ювелир уверял, что все перстни господина подогнаны точно по руке... опять соврал, бестия!
Правда была куда проще. И не только в том дело, что нет перстня, который пришелся бы по руке после того, как на ней перебывало в течение дня двадцать восемь разных колец. Нет, не в том. Просто бывший канцлер слишком уж привык к тому перстню, который не покидал его руки больше двадцати лет. Он сжился с этим кольцом, и теперь любое другое казалось ему неудобным. Если бы только можно было и в самом деле отдать его ювелиру! Долго ли старому мошеннику вернуть на место отломившийся лепесток оправы? Но даже самый неискушенный подмастерье беспременно заметит и поймет, что скрывалось под золотым лепестком... а вот этому как раз ну нипочем нельзя позволить случиться!
На протяжении четырех поколений предки опального канцлера хранили под лепестком средство для быстрой смерти — на случай плена или тяжкого неисцелимого ранения. Когда-то Селти и сам носил на пальце быструю смерть... как же он был тогда наивен! Умирать, вот еще! Пускай другие умирают — а он, Селти, будет жить. Он еще всех переживет. К чему хранить в перстне старый, еще прадедовский яд, пусть даже он и не утратил прежней силы? Не лучше ли сменить его на иное зелье? Сменить быструю смерть на отсроченную? Ведь если твой враг, распив с тобой по чарочке вина, вдруг валится наземь в диких корчах и дрыгает ногами, испуская дух на глазах у потрясенных свидетелей — а ну-ка, угадайте, кого заподозрят в первую очередь? Нет, враг должен отойти в мир иной тихо, во мраке собственной опочивальни, не успев даже проснуться, чтобы осознать собственную смерть. И вот эта желанная смерть уже близится — а Селти все еще не получил никаких вестей от своих наймитов... и кольца подходящего тоже покуда не нашел. Но кто же мог знать, что лепесток оправы окажется таким хрупким и переломится, выдавая своего владельца с головой? Никто, никто не служит верно — даже вещи, и те ухитряются предать!
И треклятые наемники куда-то запропастились, словно их с головой засыпало!
В дверь робко постучали. Селти нахмурился. Кто посмел беспокоить его в такой час?
— Да! — рявкнул он, рванув перстень прочь с пальца. Перстень застрял, и Селти издал новый яростный рык.
Дверь приоткрылась, и в ее проем бочком протиснулся заспанный дворецкий.
— Десятник личной стражи вашей милости к вашей милости, — проблеял перепуганный старикан.
Ну наконец-то!
— Зови, — коротко бросил Селти, все еще возясь с непокорным перстнем. Бесполезно — кольцо сидело как влитое. Оно словно вмерло в палец и не желало покидать захваченную им врасплох руку ни под каким видом.
Когда долгожданный вестник вошел, тяжко ступая по сияющим полам столичных апартаментов его милости бывшего господина канцлера, Селти опустил руку, с трудом отогнав неуместное желание запрятать ее за спину, будто ночной гонец застал его за чем-то непотребным.
— Докладывай, — приказал Селти в ответ на поклон гонца, не утруждая себя приветствием.
— Как будет угодно вашей милости, — вновь поклонился прибывший.
Этот человек хотя и звался десятником личной стражи, однако занимал при опальном канцлере совсем другую должность. Самые тайные и самые грязные поручения Селти выпадали именно на его долю. Самую опасную миссию бывший канцлер мог доверить только ему. Этот человек понимал его волю с полуслова, слушался велений господина с полувзгляда — и награды получал настолько щедрые, что прочие слуги господина канцлера могли о подобных разве что мечтать. По правде говоря, Селти платил бы ему и больше, когда бы не странное неприятное чувство сродни неловкости, которое охватывало бывшего канцлера всякий раз в обществе этого человека. Он не знал, не хотел знать, что чувство это именуется стыдом — тем тайным стыдом, который всякая посредственность испытывает хотя бы смутно при виде человека более незаурядного... особенно если упомянутая посредственность им повелевает.
— Засада погибла, — кратко сообщил тайный порученец господина канцлера.
— Перебита? — ледяной ужас стиснул горло Селти.
Ночной гость покачал головой.
— Нет, ваша милость. Просто погибла. На Хохочущий перевал внезапно сошла лавина. Погибли все до единого.
Ужас отступил, сменившись облегчением настолько страстным, что Селти едва не возвел глаза к потолку. Лавина? Неужели... неужели все так просто? Неужели после стольких лет ожидания удача наконец-то решила принять его сторону? Всего-навсего лавина... и он в стороне, его ни в чем нельзя заподозрить, ни в чем упрекнуть...
Да, но если толща снега окажется недостаточно надежным покровом... а ведь окажется наверняка — ни разу такого не было, чтобы снег и лед, рухнувшие на перевал, не растаяли... и если среди тел наемников господина Селти найдут еще одно тело... особенно если со следами прижизненных ран... кто сказал, что снег все укроет?
— Но они успели выполнить свое задание? — спросил Селти, молясь в душе об том, чтобы ответ оказался отрицательным. Вот сейчас... сейчас его верный порученец снова покачает головой и произнесет долгожданное «нет»...
— Да, — ответил тот. — По всей видимости, да.
— Что значит — по всей видимости? — нахмурился Селти. Больше всего на свете после ожидания он ненавидел неопределенность. «По всей видимости», «возможно», «весьма даже может быть», «очевидно», «предположительно»... будь они прокляты, эти слова-палачи!
— То, что тела я не нашел, — с обычной своей рассудительностью заявил порученец. — На месте схода я нашел тела наших людей... и еще вот это. — Он неспешно выложил на стол нож в чуть потертых ножнах из чего-то, напоминающего шагрень. — Оружие наших людей я знаю. Эта вещь не принадлежит никому из них и навряд ли могла оказаться на месте их гибели случайно.
Ничего особенного — нож как нож. Но Селти уставился на этот нехитрый предмет, словно на ядовитую змею, которая вот-вот бросится на него... вот прямо сейчас и бросится. Едва только момент подходящий выберет — и тогда уже ничто его не спасет.
— Но эта вещь не принадлежит и ему, — тихо, как если бы он не верил собственным глазам, произнес Селти.
— Ваша милость? — переспросил порученец. Можно подумать, ему не ясно, что это означает. Вранье, низкое вранье — все он понял... просто время старается выиграть!
— На кого напали эти болваны?! — едва не взвыл Селти.
— Не могу знать, ваша милость! — ночной гость склонился перед господином еще ниже прежнего.
— Я тебя, мерзавца, только за то и держу при себе, — почти ласково промолвил Селти, — что ты-то как раз и можешь знать. А теперь вдруг не знаешь. Прежде ты не позволял себе меня подвести.
Порученец вновь поклонился и развел руками.
— Все приходится делать самому, — сквозь зубы произнес Селти.
Вопреки обыкновению, эта мысль не рассердила его. Напротив, она принесла ему некоторое успокоение. Чем сидеть взаперти, терзаясь ожиданием — уж лучше действовать самому... да нет, просто — действовать! Действовать, а не прятаться. С того дня, как с уст Селти сорвался самый злосчастный в его жизни возглас, ему только и приходилось, что прятаться... прятаться, скрываться, выжидать... избегать особо проницательных и общаться с одними лишь дураками — а есть ли в мире пытка мучительнее! Что с того, что его наймиты погибли — было бы о ком жалеть! У Селти наемников достанет. Что с того, что жертва неведомым путем ускользнула! Зато теперь есть возможность возглавить охоту лично. И вдобавок можно забросить поиски перстня: в обществе собственных наемников Селти меньше всего будут волновать их подозрения... тем более что потом он устранит их всех. Да, всех, даже и вот этого... ишь, что возомнил о себе — нет, дружочек, рано ты почел себя незаменимым, рано начал позволять себе оплошки! Ты слишком много знаешь и слишком плохо служишь — так что не взыщи.
— Хорошо же, — холодно произнес Селти. — Я вижу, сколько собаку ни учи, а без хозяина она только и может, что гавкать. Ладно же. Подыщи из своих головорезов... — Селти задумался на миг. — Восемнадцать человек. И сам собирайся. Я поеду двадцатым.
