отчаянием — да, он знает... и ничем, ничем не может помочь... нет в заснеженном лесу зеркала, и взять его негде... непоправимо негде!
Принцесса сделала один только шаг — во всяком случае, Лоайре тогда показалось, что один- единственный — и, очутившись рядом с Сейгденом, что было сил рванула из ножен его двуручный меч.
От тяжести ее шатнуло, но ей удалось устоять. И поднести широкий клинок плашмя с лицу Арьена — тоже.
— Опусти острие мне на плечо, — посоветовал Эттрейг, продолжавший поддерживать Арьена. — Тебе легче будет.
Шеррин его не слышала. Скорее всего, и не могла — сил не хватало. Все силы уходили на то, чтобы не уронить меч.
— Бедная девочка! — выдохнул один из всадников. Теперь, когда Шеррин обнажила меч, всех охватила необъяснимая уверенность в том, что Арьен не умрет. Теперь можно было говорить не только о нем... можно — и даже нужно... есть такие минуты, когда посторонние разговоры кажутся кощунством — но только посторонним... а на самом деле они очень даже нужны, эти разговоры — просто чтобы не утратить рассудок, чтоб он не разорвался, пытаясь вместить невозможное.
— Почему это? — проскрипел гном.
— С такой мордашкой... у нее же нет никаких шансов! — горестно промолвил всадник. — Она ведь в этого парня до самого нутра влюблена... ну помыслить только — таких мечей штуки четыре положить, так ее едва ли не перевесят — а ведь подняла же, да как! Зеркало! Да попроси он луну с неба, она бы ту луну с корнем выдрала! Эх, ну вот же не повезло бедняжке — к такому сердцу да такая, не в обиду будь сказано, вывеска... медведь лесной, и тот не польстится — а она к красавчику эльфу прикипела...
— Ну, положим, эльф сейчас и сам никак не красавчик, — язвительно скрежетнул Илмерран и уточнил. — Пока.
— И девушка на лицо хороша, — зло бросил Лоайре. Всадник хоть и говорил совсем тихо, да и Шеррин сейчас бы громов небесных не услышала, но... нет, ну ведь надо же быть таким редкостным болваном!
— Да и внешность, скажу я вам... — Сейгден чуть дернул уголком рта, что долженствовало означать улыбку. — Не имеет к любви никакого отношения. Уж если моя жена что-то во мне нашла — определенно не имеет.
И тут на заснеженной тропе показался летящий мощным галопом Белогривый, неся на спине двух всадников. Они соскочили на утоптанный снег еще прежде, чем он остановился.
Все виделось сквозь белесо-розовую муть, и с кончиков ресниц то и дело сыпался острыми порошинками кровавый иней — но Эннеари глядел, не смигнув. Он не имеет права промедлить и остаться на всю жизнь без глаза. Он должен, он просто обязан во всех подробностях разглядеть зияющую в опустелой глазнице кровавую рану. Он обязан смотреть на свое изувеченное лицо, на его отражение в зеркальной поверхности клинка... ради того, другого лица, что плывет над ним, растворяясь в рассветных облаках... ради того, чтобы на этом лице — на лице Шеррин — никогда больше не было такого неизбывного горя, никогда... я ведь слово себе давал, что никому не позволю сделать тебе больно... давал — и не сдержал его... только я тогда не понимал, даже во сне, и то не понимал... почему? Почему я не знал тогда, что ты как туман, который укрывает песню от вражеских ушей? Что ты — тетива, без которой стрела и не улетит никуда? Почему надо побывать на волосок от смерти, чтобы увидеть лицо жизни... моей жизни? Это ты — моя жизнь, Шайри... а я и не знал...
Где были мои глаза, когда они у меня были?!
Почему я видел ими только то, что ты красивая — но не видел, что ты единственная?
Зачем я так старательно морочил себе голову — и лишь теперь, когда сил не осталось уже ни на что, на ложь самому себе их тоже не хватает? Шайри, ну почему я так долго лгал себе, так старался не видеть очевидного... почему я раньше не называл тебя так —
С той минуты, когда по заснеженному лесу перекаты эха донесли крик Лоайре, и Лерметт понял, что исторгнут он чудовищной бедой, короля охватила ярость — та странная боевая ярость, которая так сродни бесчувствию, что люди несведущие, глядя со стороны, могут иной раз и перепутать. Только памятью разума — не чувств! — он помнил, как взлетел в седло, как подхватил Илери рядом с собой на Белогривого... а недолгую бешеную скачку, высекающую из лесной дороги комья снега, даже и разумом не помнил.
А вот тот мучительный ужас, который черной волной захлестнул его по самое горло, когда он увидел Арьена на руках у эттармского оборотня, Лерметт как раз запомнил на всю оставшуюся жизнь, накрепко запомнил — но только не разумом. То, во что рассудок просто отказывается верить, зыбкие видения, невозможные картины — лицо Илмеррана с прикушенной губой... Илери на коленях рядом с Эттрейгом, ее руки... и его собственные руки, на которые эттармский волк бережно перекладывает свою ношу... и еще чьи-то руки, забирающие меч у Шеррин... все кружилось, клубилось, летело в какой-то омут... серое, как заношенный холст, лицо Лоайре... губы Алани беззвучно шевелятся... широкий нож, покидающий тело Арьена... и кровь из раны в спине... темная, почти черная кровь, заново вспенившая снег... ее так много...
— Это мертвая кровь, — глухо произнесла Илери. — Уже мертвая. Час... может, дольше. Нет смысла вливать ее обратно в жилы. Нужно освободить легкое... слишком ее много затекло под ребра... а вот теперь довольно.
Рана под ее пальцами закрылась так легко и обыденно, словно Илери стерла черточку, проведенную пальцем на песке.
— Лицо ему прикрой, — бесцветным от напряжения голосом промолвила Илери.
— Он... умирает? — только и сумел ахнуть Алани. Лерметт и того не сумел.
— Нет. — Сейгден одним быстрым движением отодрал вуаль, свисающую с головного убора замершей Шеррин, и набросил легкий шелк на правую половину лица Эннеари. — Просто если я что-то понимаю в эльфах, нам сейчас предстоит жуткое зрелище.
— Ну уж не страшнее, чем это, — встрял давешний разговорчивый всадник.
Сейгден обратил на него язвительный взгляд.
— Страшнее, сударь мой, и намного. Или тебе так хочется посмотреть, как отрастает вырванный глаз?
Изумленный выдох Шеррин прозвенел таким неслыханным счастьем, что снег так и просиял ей в ответ.
— Шайри... — тихо, но очень внятно выговорил Эннеари. Из-под теплого нарретталя показались кончики пальцев, следом узкая кисть, запястье — белое, как кость, с багровым рубцом... значит, руки Арьену тоже связали, но он успел их высвободить... а больше ничего не успел... зато помощь все-таки подоспела вовремя...
Шеррин дрожащими пальцами прикоснулась к руке Арьена.
— Шайри... — прежним слабым, но отчетливым голосом произнес Эннеари. — Сними свой жуткий подойник... пожалуйста...
Никто не ожидал, что первые слова ожившего Эннеари будут именно такими. С миром определенно творилось нечто странное... но разве после судорог кровавого безумия мир может вести себя иначе, как странно? Никто не может. Подойник — значит, подойник... ничего особенного... и если его просят снять, именно так и следует поступить.
Свободной рукой Шеррин сдернула с головы свой стоячий чепец — и водопад иссиня-черных волос выплеснулся на плечи, заструился по спине...
— Никогда больше... не покрывай волосы, — вымолвил Эннеари. — Пускай мне все медведи завидуют.
— К... какие мед... веди? — тревожно и растерянно осведомилась Шеррин.
— Лесные, — торжествующим шепотом сообщил Эннеари и слабо усмехнулся уголком рта. — Пусть им будет завидно, ладно?
Лоайре прикрыл рот обеими ладонями. Шеррин опрометчивой глупости всадника не расслышала — не до того ей было — а вот Арьен, оказывается, слышал все... и худшего возмездия, чем это мгновение
