– Нам нужен лекарь. Или маг. Или они оба. И комнаты. И обед. И ужин. И корм для лошадей,- натужно выдыхая после каждого слова, дабы продемонстрировать, сколь нелегко держать Торина, оповестила наемница. Похоже, она вновь спряталась за привычной личиной любовницы аристократа, мужественно выносящей все тяготы пути наравне с мужчинами, но страстно мечтающей о вкусной домашней еде, мягкой постели и горячей ванне. Удобная маска, что и говорить. И объяснять никому не нужно, отчего эта хмурая темноглазая девушка с графом в одной спальне ночует. И кому какое дело, что она хорошо воспитанной собакой на коврик у порога укладывается…
Хозяйка, паче чаяния, не засуетилась тут же с готовностью, как полагалось бы ей по должности, а с подозрением уставилась на руки Тени.
– Скажите, сударыня, а жена ли вы этому господину?
Торину стало понятно значение пристального взгляда – женщина высматривала обручальное кольцо. Однако ничего подобного на пальцах наемницы, разумеется, не обреталось – они могли лишь похвастаться светлой кожей, аккуратно опиленными короткими ногтями да несколькими старыми шрамами, без слов рассказывающими, как Тень однажды повздорила с кем-то сильным и неплохо вооруженным.
– Какое это имеет значение? – Храна сгрузила свою нелегкую ношу на лавку, разогнулась и вопросительно уставилась на бабу, отводя с лица растрепанные волосы и демонстрируя косой шрам на левом виске. Та покраснела, но не от смущения или растерянности, а от праведного негодования, наполнившего ее душу, как дождевая вода бочку после ливня. Торин же вдруг с неожиданным смущением подумал, что такая удобная и практичная легенда о любовнице не идет на пользу репутации наемницы. В самом деле, то, что возможно в особняках и резиденциях аристократии, просто недопустимо среди простого народа. Ведь Тень, как ни крути, девушка, и то, что ее считают чьей-то любовницей, а не женой, здорово принижает ее в глазах обывателей. Еще хорошо, что храну до сих пор какой-нибудь гадостью вроде гнилых помидоров или тухлых яиц не забросали. Правда, попробуй кто-нибудь осуществить сей воспитательный акт – и Торин не дал бы за его жизнь и ломаного медяка.
– Какое это имеет значение? – нетерпеливо повторила Тень, поняв, что хозяйка, потрясенная таким беспардонным нахальством, не собирается отвечать на поставленный вопрос,- Мы хорошо вам заплатим. И кто, где и с кем спать будет – уже не ваша забота.
– Ошибаетесь! Здесь почтенное заведение, а вы собираетесь гнездо разврата в нем свить! – взвилась поборница нравственности. Торин невольно отметил, что она не добавила никакого уважительного словечка вроде общепринятых 'тэмм', 'сударыня' или 'госпожа'.- А потом к нам из храма жрецы придут и все тут анафеме предадут, включая дом и прилежащие к нему постройки!
Торин не удержался от горького вздоха. Какой уж там разврат! От наемницы разве что натянутого на уши одеяла и дождешься. Или, как апофеоз ласки и заботы – демона на грудь и смятый в комок свитер под голову вместо подушки.
– Вон в Каленаре целому кварталу в течение сорока лет ежедневно анафему во всех храмах провозглашают, и ничего, стоит улица Грез до сих пор, и еще всех жрецов переживет, и тамошние обитательницы на развалинах божьих домов спляшут,- злобно заявила явно рассердившаяся Тень, упирая руки в бока, дабы успешнее настаивать на своем. Вэррэн, ввалившийся в общий зал с торбами наперевес, аккуратно сгрузил свою ношу в угол и присел рядом на корточки, с любопытством глядя на столкновение интересов двух представительниц прекрасного пола.
– Так то в столице! А у нас,- последнее слово было подчеркнуто так гордо и надменно, словно Маковье являлось центром грешного мира Сенаторны,- между прочим, приличные женщины в таких бесстыдных одежах не ходят!
Наемница окинула пристальным взглядом свои непрезентабельные обтягивающие брючки из потертой кожи (а кто в верховое путешествие нарядные одежды надевает?) и начала медленно краснеть. Впрочем, румянец покрывал ее щеки не от смущения, а от злости. Лицо у храны сделалось очень нехорошим, а по губам поползла такая саркастическая ухмылка, что Торин понял: сейчас будет высказано нечто весьма нелицеприятное и, возможно, даже оскорбительное.
Тень внимательно присмотрелась к своей оппонентке и задумчиво протянула:
– А у вас вот красивое платье. У меня было точно такое же, его уже лет шесть как моль съела…
Хозяйка тоже начала буреть. Что может быть ужаснее, чем в лоб сообщить женщине, что она одета старомодно и нелепо? А храна насмешливо сощурилась и нанесла еще один, поистине убийственный удар:
– Да вы не краснейте и не сердитесь так! Нам, бабам, это вредно! Вот вам, к примеру, лет шестьдесят, не больше, а как обозлились, так на все семьдесят стали глядеться.
Едва ли сорокалетняя селянка ахнула от такого откровенного оскорбления, слегка прикрытого налетом наносной благожелательности и заботы. А Тень, удовлетворенно улыбнувшись поверженной сопернице, как ни в чем не бывало поинтересовалась:
– Так есть здесь маг или лекарь какой-нибудь на худой конец?
– Увы. тэмм,- сдвинув с дороги впавшую в ступор супругу, возвестил хозяин постоялого двора. Он вошел минут пять назад и явно слышал, как мило его подруга жизни побеседовала с заезжей хамкой, но на сторону оскорбленной женушки отчего-то становиться не торопился.- Был у нас чародейщик, да не будут к нему слишком жестоки демоны Мрака вековечного.
– Помер? – насмешливо уточнил из своего угла Вэррэн. Альм, так же, как и его брат, по-райдасски говорил великолепно, практически без акцента и ошибок, но иногда путался в идиомах, поговорках и устойчивых выражениях.
– Да примут боги его душу в мир надлунный,- размашисто сотворив храмовый знак, подтвердил мужчина,- Как отпраздновал у нас Двенадцатибожье note 6 да пошел домой, так с тех пор его там и ждут. Дуреха девка, женка его так называемая, все глаза выплакала, никак не верит, что это его под забором окоченевшим уже нашли. Двое малолеток осталось, эх…
– Все это, конечно, очень грустно и поучительно,- нетерпеливо согласилась Тень,- но нам нужна помощь мага. Или лекаря. Хоть бабки-травницы какой-нибудь!
– А нету никого! – злорадно сообщила отмершая хозяйка.- Маг к демонам во Мрак вековечный опосля Двенадцатибожья убрался, а знахарка еще в позапрошлом годе померла! И без того почти сто десять зим увидела…
– Ага. А та травница, что на отшибе жила, уже, почитай, годков тридцать как в мир надлунный душу отпустила. Я мальчонкой был – и то помню, какой плач стоял, когда она опочила,- раздумчиво поведал ее
