него. Просто ехал я на Русь издалека, и не один, а с обозом аглицких купцов, а расстался с ними как раз потому, что их путь лежит далее в Москву, а мне понадобилось сделать крюк.
– Стало быть, ты тоже из купцов? – сделал вывод главный бармалей.- А что за товар везешь? Неужто одни златые яблочки?
Имечко у него, кстати, было под стать облику – Посвист. Почти Соловей-разбойник. Говорят, тот тоже был славным свистуном, пока не повстречался с Ильей Муромцем.
– А что, разве не заметил ты у опушки пять моих телег с добром всевозможным – пряностями индийскими, сукном златотканым да прочими заморскими товарами? – очень серьезным тоном спросил я у него.
– Не-ет,- удивленно протянул он.
– Вот и я тоже… не заметил.- И сокрушенно вздохнул.
Не сразу, но шутку оценили. Посмеялись слегка и вновь с расспросами. Настойчивые мне ребятки попались. Как репьи.
– Раз пустой, стало быть, товару еще не прикупил? – Это уже остроносый, которого вроде бы звали Софроном. И успокаивающе протянул: – Ну ничего. На Руси всякой всячины хватает, лишь бы серебра хватило. Прикупишь еще.
Ишь ты, змий лукавый. Рожа самодовольная, а из серых, чуть навыкате глаз наглость гак и струится, так и плещет. Я эту дрянь неблагодарную пою, кормлю, а ему еще и серебрецо мое подавай. А ху-ху не хо-хо, господин Джон Малютка, или как там звали подручного у Робин Гуда.
– Нынче по дорогам серебрецо возить стало опасно, особливо ежели едешь один,- отвечаю степенно.- Потому мы с князем еще раньше обговорили, что я ему привезу златые яблочки, а он за них одарит меня мехами. Такой вот уговор.-А сам чуть язык не высунул – что, мол, съел?
– Не боишься, что князь тебя обманет?
Это уже Серьга спрашивает. Его, кстати, из-за нее все так и кличут, хотя настоящее имя Тимоха.
– Ему свое здоровье дороже,- пояснил я,- Яблочек этих князю хватит от силы на пару лет, а коль обманет, кто ему привезет их в другой раз? У нас, купцов, худые вести бегают быстро.
– А что ж ты в другую сторону идешь? – недоверчиво спросил Посвист.- Мы ж, когда тебя заприметили, ты как раз от Старицы брел. Чудно получается.
В иное время я после таких слов подумал бы, прежде чем дать ответ. На этом раздумье обязательно и прокололся бы, а тут меня что-то вдохновило, и нужные слова возникли сами собой:
– Вот на том благодарствую тебе, Посвист, что дорожку указал. У меня ж как третьего дня конь пал, я вовсе с пути сбился, да как на грех и спросить некого. Стало быть, не туда мне, а в иную сторону? Вот уж удружил так удружил. И что бы я без тебя делал, а? Ну за такое и выпить не грех.
Снова осушили по чарке, уже третьей по счету. Мальца Апостола, гляжу, совсем развезло – лежит себе, губки бантиком выпятил и посапывает тихонько. Остальные еще держатся, но это и хорошо. Мне с них еще много сведений нужно поиметь, прежде чем вырубятся.
Вообще-то чем больше я на них глядел, тем удивительнее становилось – уж больно разношерстная компания. Ну с бывшим монахом все ясно. С Посвистом вроде бы тоже – бармалей и все тут. Зато прочие…
Тот же Софрон явно из приставших позже – уж больно хитры глазищи у этого остроносого наглеца. О себе он за весь вечер так и не сказал ни слова, но и без того ясно – не из холопов. Ведает грамоте, а на атамана смотрит небрежно, с легкой долей иронии и подчиняется ему постольку-поскольку.
Серьга, который Тимоха, тоже не так прост, как могло бы показаться, хотя он-то как раз не таился, рассказывая все как есть – из беглых годуновских холопов, а рвется на Дон. Однако по складу ума Серьга больше напоминал философа. Во всяком случае, иногда его прорывало.
– Правда человечья, что шерсть овечья. Из нее можно и удавку и варежки сплесть – у кого какая совесть есть,- заявил он задумчиво, когда я повествовал об обычаях индейских племен Нового Света.
Он и потом нет-нет да и подкидывал какую-нибудь прибаутку, весьма похожую на философскую реплику. Например, когда мой рассказ дошел до того момента, что среди индейцев все честны друг с другом и ложь не в ходу, а живут все по правде, глубокомысленно заметил:
– Правда человечья, что каша с салом,- в большом и малом напитана ложью. Не то что правда божья…
– Есть разница? – спросил я его.
– А как же, – усмехнулся он,- У людей она яко посох, а у господа – крылья.- И грустно добавил: – Токмо она хошь и божья, а люди ее черту в батрачки отдали…
Он и на своих сотоварищей поглядывал как-то недобро – особенно на остроносого с монахом. И дело тут вовсе не в какой-то дележке власти или сфер влияния в шайке. Больше всего подходит выражение «идейные разногласия», но применительно к разбойникам оно слишком неуместно, а как еще назвать, я не знаю.
Ну а про Апостола и вовсе говорить нет смысла – явный приблуда, причем на сто процентов случайный. Да и что с него возьмешь – пацан еще. Можно сказать, молоко на губах не обсохло.
После выпитой третьей остроносый откуда-то достал свою флягу – пузатую темно-коричневую корчагу. Дескать, негоже, когда один все время угощает остальных – не принято так на Руси. Давай-ка хлебни теперь нашей. Серьга настороженно покосился на нее, но ничего не сказал Софрону, а тот, видя мою нерешительность, с невозмутимым видом вначале приложился к своей баклажке сам, сделав несколько глотков, после чего протянул мне, с видом знатока заметив:
– Она хошь и не такая сильная, яко у тебя, зато послаще и глотку не дерет.- А заметив мое колебание, укоризненно произнес: – Не забижай, гость торговый. Я ж от души. Все пить никто и не просит, а приличия соблюсти надобно – хошь пару разов, да отхлебни.
Не люблю смешивать, но куда деваться – иначе и впрямь обидятся. Только-только наладил контакт, и что, все впустую? Словом, разика три отхлебнул. После меня остроносый предложил Серьге. Тот тоже не отказался. Затем… ничего не помню.
Успел лишь немного удивиться, отчего это меня сразу и резко повело, а ноги уже не шевелятся, руки налились свинцом и в глазах все поплыло. Последнее, что запомнил, это пытливый взгляд остроносого. Ждал он, когда я свалюсь, явно ждал. Значит, его работа, а сам он, скорее всего, не сделал из фляги ни глоточка, лишь изобразив, что пьет, усыпляя мою бдительность. И Серьга изобразил. Для вящей убедительности.
Но это я уже понял потом, поутру, когда проснулся с дикой головной болью. Козел он, а не остроносый! И Посвист тоже. И Серьга! И все они козлы! Клофелинщики средневековые, язви их в душу!
Кое-как приподнял голову, посмотрел по сторонам, и тут же стало еще тоскливее – лучше бы не смотрел. Вещмешок мой с остатками припасов и фляжками, разумеется, тю-тю. Но это еще полбеды. А вот то, что меня, пока я спал, раздели – это гораздо хуже. То-то мне полночи снились ледники Кавказских гор и белые медведи, корчившие сверху рожи. Не иначе как намекали, что мне теперь для сугрева тоже придется обходиться собственной шкурой. Ну им, шерстяным, хорошо, к тому же запас жира имеется, а я с самого детства худой. Как чуяла мама, когда Костей назвала.
И что теперь делать, когда из одежды остались одни холодные штаны, как здесь деликатно именуют кальсоны, да еще рубаха? Короче, полный комплект исподнего и все.
Ах да, чуть не забыл. Поодаль лежало пять помидорин. Побрезговали ребятки моими «райскими яблочками».
Ох, жаль я сразу этого клофелинщика не пырнул, когда в руках целых два ножа держал.
А холодрыга между тем пробрала до самых костей, тем более, как я говорил, до них добраться – раз плюнуть. Костерчик бы разжечь, да спичечный коробок тоже уплыл. Причем вместе с перочинным ножом, который хоть и не очень большой, но чертовски удобный.
А потом я вспомнил про шпаргалки друга, которые хранились в нагрудном кармане бушлата, под ватной подстежкой, да еще немного в штанах и в куртке. Тут мне стало совсем худо. Там же Валерка на все случаи жизни расписал. Вроде и немного листов, полтора десятка, но выжимку он мне состряпал мастерскую, включая даже библейские цитаты и значения некоторых слов из числа устаревших.
Ну, остроносый! Ну, подлюка лукавая!
Впрочем, чего уж теперь. После драки кулаками не машут – ими утираются. Как там Высоцкий в песне пел? «Остается одно, просто лечь помереть». В точности мой случай. А чтоб напоследок не сильно мучился, они мне по доброте душевной оставили все лекарства, пускай и в надорванных пакетиках. Побрезговали, скоты, загадочными кругляшками, не стали брать.
Сижу, доброту свою на чем свет кляну да прикидываю, сколько же мне понадобится времени, чтобы в своем дезабилье отечественного производства нестись вскачь босиком до ближайшей деревни? По всему выходило – много. Я ж, когда оказался на дороге, до-олго смотрел по сторонам. Все деревню на горизонте искал, да так и не увидал. А учитывая, что я чуть ли не весь день топал в другую сторону, это получается… Кошмар получается, короче говоря.
Радовало в этой истории только одно – никто из них, и даже бывший монах, всякими извращениями не страдает, и кальсонами моими они побрезговали, потому что если бы сняли еще и их, то я лишился бы самого главного – перстня с лалом. Ну а заодно и своего запаса серебра, который у меня хранился там же, в этом труднодоступном месте. Получалось, что я сохранил подарок, да и в финансовом отношении пострадал не очень – исчезли лишь три монеты, которые я переложил в бушлат, а прочие на месте.
Вообще-то хранить подарок единственной и ненаглядной не на пальце, а примотанным к ноге, да еще в непосредственной близости от…- оно в какой-то мере припахивало кощунством. Да и сама идея устроить тайник в этом месте тоже звучала немного по-идиотски. Мне когда Валерка в первый раз предложил использовать верхнюю часть бедра в качестве хранилища, я его и слушать не стал, уж очень оно как-то не того… Да и потом тоже отказывался, хотя уже понял, что к чему. Лишь на третий раз, когда он мне доходчиво, чуть ли не на пальцах растолковал, как будет выглядеть одинокий путник в простенькой одежде и с таким дорогущим перстнем на безымянном пальце, я скрепя сердце согласился. И впрямь, подальше положишь – поближе возьмешь.
Ну а серебряный запас туда запихали заодно. Три монетки на экстренные расходы остались в бушлате, а остальное – под скотч. Теперь же оставалось только радоваться, что друг у меня оказался таким настойчивым. Получалось, что терпеть мне лишь до ближайшей деревни, а там разживусь и одеждой и лошадью…
«И вообще все не так уж плохо,- успокаивал я сам себя,- Скажи спасибо, что не убили, хотя могли бы запросто».
Но тут же мечтательно подумалось, что если бы сейчас мне повстречался хоть кто-то из них, то я бы ему сказал такое спасибо – запомнил бы на всю жизнь.
Однако надо собираться в пугь-дорогу. Для начала подполз к костру, попробовал раздуть – может, остались искорки. Результат, разумеется, был нулевой, даже отрицательный. Мало того что я ничего не выдул из холодной золы, так еще и оказался весь в пепле. Вот уж точно – заставь дурака богу молиться.
Тогда принялся собирать в разорванные пакетики лекарства. Половину, а то и больше эти козлы попросту высыпали на землю, но, по счастью, не все. К тому же на некоторых был выдавлен рисунок, и ошибиться, какой кругляшок куда совать, я не мог. Собрав их и продолжая бормотать под нос успокоительное:
