одном набеге не участвовал. А уж я бери рангом выше – в воры записан. Статья пятьдесят восемь, пункт не помню какой – подготовка диверсионных актов против руководства страны. Во как.
Ах да, статья из другой оперы, а тут действует Судебник. Но ничего, что лбом об топор, что топором по лбу – все равно больно. Больнее только топором по шее. Правда, говорят, помогает от перхоти. Сам не проверял, но если не продумаю, как себя завтра вести, чтоб не просто вылезти, а и Андрюху вытащить, то скоро об этом узнаю точно. И Андрюха узнает. Апостолам согласно их рангу вроде бы полагаются распятия, но дыба тоже подойдет.
Кстати, немного непонятно. Чин у меня повыше, а разговоры со мной, если сравнивать с Андрюхой, куда деликатнее. К чему бы это? Или Разбойная изба занимается только татями, а ворами ведает исключительно ведомство Григория Лукьяновича, по прозвищу Малюта, который прадедушка Берии, Ежова и Ягоды. А не осерчает ли Малюта, что этот шустрый тощий подьячий залез в его епархию? Может, наверное, иначе бы меня особо не берегли.
Ладно, подумаем и о том, как нам получше стравить местный народец и науськать средневековый КГБ на ихнюю милицию или, наоборот,- припугнуть подьячего Малютой, потому что если Григорий Лукьянович прознает, этого Митрошку не спасет никакой Григорий Шапкин, кишка тонка.
А сам все расхаживаю и думаю. За двоих тружусь, согласно все тому же Судебнику, в котором сам холоп за себя не в ответе,- с хозяина спрос. И под нос мурлычу, чтоб лучше размышлялось, настрой себе создаю:
Что ж, если даже женщина не хочет смириться, то мне, мужику, сам бог велел зубы оскалить. И дальше думаю. К утру лишь и угомонился. Так устал, что не смутила никакая вонь – удрых прямо на охапке прелой соломы.
Выспаться конечно же не дали – здесь поднимают рано. И пытать, судя по всему, тоже начинают поутру. Наверное, чтоб растянуть удовольствие на весь день. Одно хорошо – повели на допрос только меня одного, а значит, Андрюху на сегодня оставили в покое. Это славно, парень целее будет. Пускай только на сегодня, но и то неплохо. А о дне завтрашнем сейчас загадывать ни к чему. Не та ситуация, потому как у нас с ним нынче каждый день, как последний.
И снова пришлось удивляться. Не с пыток начал Митрошка, или, как он себя важно назвал, Митрофан Евсеич. Вначале повел на экскурсию, стал хвалиться своим хозяйством.
Оказывается, и палачам есть чем похвастаться. Вообще-то поначалу мне в его пенатах чуть не заплохело. Запах крови, знаете ли, он и хирургу не по душе, даже если тот каждый день орудует скальпелем. Хотя ему-то что – во-первых, в операционной стерильно, моют каждый день, прибирают, во-вторых, кровь там свежая, в-третьих, марлевая повязка на лице, в-четвертых, самому врачу не до запахов – он в делах, в работе, отрезает-пришивает.
Тут же все иное, начиная с самой крови, точнее ее запекшихся то тут, то там застарелых, гнилых ошметок. А если добавить, что вся она замешена на страданиях, на адской боли, щедро приправлена дикими криками, то дальше можно и не продолжать.
Человека, подвешенного на огромной дубовой перекладине за руки, связанные сзади, я поначалу не признал. А как тут опознаешь, когда волосы спутались от пота и висят осклизлыми лохмотьями, закрывая лицо аж до самого носа. Борода, правда, показалась знакомой сразу. По ней я и припомнил Посвиста. Сволочь он, конечно, пакостная, но такого я и ему не пожелал бы.
Подьячий повелительно ткнул пальцем в бывшего главаря, и дюжий помощник тут же метнулся к деревянной бадейке, черпанул из нее кожаным ведерком и сноровисто окатил Посвиста. Бандюга очнулся и уставился на меня мутными, мало что понимающими глазами.
– Признаешь купчишку заморского, кой золотыми яблочками пред твоей шатией-братией похвалялся, ай как? – ласково осведомился Митрофан Евсеич.
Некоторое время Посвист тупо вглядывался в меня и наконец вяло кивнул головой, после чего снова закрыл глаза.
– Нешто это ответ? – разочарованно вздохнул подьячий, выставил перед палачом два пальца и сделал ими несколько выразительных движений, будто резал что-то невидимыми ножницами.
Палач кивнул и двинулся в сторону ниши, напоминающей камин. Вытащив из самой середины весело рдеющих углей малиновый прут, он легонько провел им по оголенному боку бандита. Послышался треск, заглушаемый истошными воплями Посвиста, и до меня вскоре донесся удушливо-тошнотворный запах паленого человеческого мяса.
– Так ты признал али как? – равнодушно спросил подьячий.
– Признал, признал! – истошно заорал бывший бармалей.
– То-то,- довольно кивнул Митрофан Евсеич и, повернувшись ко мне, развел руками: – Признали, выходит, тебя, мил-человек. Ай-ай-ай,- сокрушенно вздохнул он.
Тоже мне новость сообщил. Можно подумать, будто я отпирался. Скажи уж, хотел показать, что меня ждет. Так сказать, демонстрация услужливым продавцом агрегата в действии перед его продажей возможному покупателю. Вот только просчитался ты, дядя. Заковыристый тебе сегодня покупатель подвернулся, и на твой «обогреватель» ему тьфу, да и только.
– Вот видишь, Митрофан Евсеич, признал меня Посвист,- бодро подхватил я с радостной улыбкой на лице,- Выходит, подлинные речи я тебе сказывал и всю правду, какая есть, выложил, не утаив.
Подьячий опешил. Дошло до дурака, что он и впрямь ничего этим признанием не добился. Косой взгляд глубоко утопленных глаз из-под низко нависающих густых бровей тоже не дал ему повода для оптимизма – подследственный оставался жизнерадостным, как жеребенок на весеннем лугу. А то, что творится у меня на душе, тебе, старый хрыч, все равно вовек не прочитать, вот! Но нашелся дядя, оставил-таки за собой последнее слово.
– До подлинных речей мы еще не дошли,- скучновато вздохнул он,- И правда у людишек тоже разная. Я, мил-человек, стар уже, потому одной лишь подноготной и верю, да и то не до конца. Разный народишко попадается. Иной раз вон как тот,- небрежно кивнул он на Посвиста,- Уж мы ему все удовольствия. И дите давали, чтоб не заскучал,- он кивнул на небольшое бревно, подвешенное к ногам разбойника,- и понянчиться с ним не возбраняли, и в прочем никакого отказу он у нас не ведал, ан благодарности ни на единую деньгу. Бормочет себе чтой-то несуразное, поклеп на людей возводит, а об своих грехах – молчок, будто их и вовсе не было. Ну ладно,- вздохнул он,- Пойдем далее оглядывать хозяйство Павлушино.
Показывал он мне его неспешно, каждую вещицу брал в руки с любовью, бережно. Даже о такой ерунде, как кнут, и то прочел целую лекцию – какую кожу лучше всего использовать для его изготовления, да как ее надо правильно приготовить, чтоб кнут прослужил подольше. Не забыл рассказать, и как его Павлуша умеет бить. Способов пять открыл, будто меня самого в палачи готовил. И не только открыл, но каждый из них сразу и продемонстрировал. Нет, не на мне – на Посвисте.
Зрелище, конечно, то еще, особенно оттяжка с вывертом. В этом случае из тела при должной сноровке и силе каждый удар срезает по лоскуту мяса, обнажая кость. Сноровка у Павлуши была. Желания – хоть отбавляй. Что получается – я видел сам. Слабонервным не рекомендую – результат смотрится отвратительно…
Потом мне показали решетку. Они, юмористы, «боярским ложем» ее называют, потому что первым на нее уложили кого-то из родовитых. Вроде и простенькое приспособление – железный костяк, а посередине пять прутьев вдоль и поперек. Почти кровать, только без матраса, и не на ножках, а на цепях, которые уходят вверх и через закрепленное под потолком колесико вниз, на ворот. А внизу тоже все просто – обычное углубление в полу, покрытое серой слипшейся массой.
– Тут мы сало с кабанчиков топим,- радостно сообщил мне подьячий и, видя, что я внимательно всматриваюсь в углубление, охотно удовлетворил мое любопытство:
– Капает сальцо-то, вот и не получается у Павлушки всю золу дочиста выскоблить,- И тут же заторопился с оправданиями: – Но ты не помысли чего, он у меня завсегда чистоту блюдет. Даже кнут, перед тем как в дело его пустить, и то всякий раз в соленой воде вымачивает, чтоб, стало быть, у наших гостей Антонова огня1 не приключилось.
Потом очередь дошла и до стола, на котором чего только не лежало. Тут тебе и разные клещи, и молотки, и гвозди. Словом, полный набор по кузнечному делу. Да и сам Павлуша габаритами тоже походил на молотобойца. Ростом чуть ли не с меня, а мои сто семьдесят пять сантиметров для нынешней Руси это уже высоко, плечи о-го-го, бицепсы на руках хоть и подернулись бледным жирком, но все равно заметно, какие они здоровые. Жирок, кстати, чуть ли не единственное отличие от подручных настоящих кузнецов. Он да еще нездорово-бледная белизна кожи. А еще он оглушительно потел. Может, потому и ходил по подвалу в одних штанах да в кожаном фартуке на голом пузе, которое изрядно выпирало вперед.
Наконец экскурсия, затянувшаяся до обеда, закончилась. Про обед не мои измышления – подьячий сказал. Но тут же и огорчил, заметив, что мы с ним на трапезу еще не заработали, а задарма царев хлеб он жрать не желает – таким уж он добросовестным человеком уродился. Кусок, дескать, в горло не полезет. Мне бы полез, но он не спрашивал.
– Да у нас и кой-что послаще имеется,- хитро подмигнул мне подьячий,- Яства, они суть пища телесная, а мы ныне с тобой, мил-человек, души наши кормить учнем, для коих славная говоря не в пример приятнее,- И подвел меня к столу, усаживая на лавку напротив себя.
На столе уже все разложено – стопка бумаги на уголке, чернильница с гусиным пером и мои листочки. Их я заприметил, еще когда мы только-только сюда вошли. Правда, они были перевернуты да еще накрыты какой-то книжицей, но уголок высовывался. По нему я и признал, что именно там находится. Он же беленький такой и по сравнению с его бумажонками смотрелся как чужеродное пятно. Эдакий луч света в темном царстве. А может, и наоборот – с какой стороны посмотреть. Может, эти листы для меня станут черным мечом. Или топором.
– Ну что, мил-человек, надумал о злодействе своем поведать? – Это подьячий мне.- Ты ж ныне все одно попался, яко ворона в суп, али яко вошь в щепоть, так чего уж тут. Или мне Павлушке сказывать, чтоб приступал? Ты готов там, друг Павлуша?
За спиной не голос – гул колокольный:
– Завсегда готов.
Бодро басит, с энтузиазмом. И ответ такой, что любой пионер позавидует. Ну не любой, но некто по фамилии Морозов точно. И зовут одинаково. Не иначе, вырос наш Павлик.
А мне, по всему выходит, пора приступать к ночным разработкам. Теперь пан или пропал, а уж дальше как получится. Итак, пешка черных идет с с7 на с5.
