К тому же финальную часть и подслушивать было не обязательно, поскольку бывшая царица Нагая через некоторое время вылетела из кельи Марии Григорьевны как ошпаренная, а вдогон ей громкий голос вдовы Годунова еще и припечатал:
– Не видать тебе, старица немытая, моей дочери как своих ушей!
Ну и кто, скажите на милость, мог ожидать, что проболтается родная мать?!
Дальше все пошло по нарастающей, поскольку хоть монахини Никитского монастыря, прислуживавшие «Ксении Борисовне», и не пускали инокиню Марфу в келью к «царевне», стоя насмерть согласно моим инструкциям, зато они никак не могли помешать ей сообщить о странных словах царицы-вдовы пришедшему навестить свою матушку Дмитрию.
В итоге тот к вечеру уже знал практически все, и не только знал, но и успел лично убедиться в произведенной подмене.
Ничего не подозревающему Басманову оставалось лишь хлопать в недоумении глазами и клясться и божиться, что он тут ни при чем, тем более сам наблюдал, как царевна залезла в возок и покатила в монастырь, а на обратном пути в нем никого, кроме Федора и князя Мак-Альпина, не было.
Вот так впервые и всплыла моя фамилия, за которую Дмитрий тотчас уцепился, как учитель за шалуна-мальчишку, успевшего столько напроказить, что достаточно ему оказаться недалеко от места происшествия, как начинают подозревать именно его.
Точно так же и со мной.
Такую пощечину Дмитрий стерпеть не пожелал и заявил Басманову, что если он не отыщет царевну, то...
Заодно дал ему ценный совет – Ксения Борисовна однозначно там, где находится князь Мак-Альпин. Басманов было усомнился, но Дмитрий повторил это, точнее, проорал еще раз... и еще... уже вдогон уходящему Петру Федоровичу.
Ну и прочие бояре подсуетились.
Хоть они и терпеть не могли Басманова, считая его сопливым выскочкой – и четырех десятков на свете не прожил, а уже в государевых любимцах, – но ненависть ко мне была куда сильнее.
Всего за день они совместными усилиями вызнали, что струг с князем двинулся по иному маршруту, нежели остальной караван царевича, а что до Новодевичьего монастыря, то Мак-Альпин вообще туда не заезжал, не говоря уж о том, чтобы оставить в нем монахиню.
Правда, настоятельница Новодевичьего сообщила и о том, что зато была у них где-то в ту пору мать игуменья из Никитского. Вот та и впрямь привезла одну из сестер своей обители, но это они пропустили мимо ушей, тем более что сестра Пелагея явно не походила на Виринею, особенно по возрасту, больше годясь последней в матери.
Правда, Аполлинарию все равно дернули на допрос, но тут Басманов действовал лишь формально, поскольку игуменью на дыбу не вздернуть, да и мало интересовал его вопрос насчет будущей судьбы сестры Виринеи, не говоря уж о неведомой Пелагее, а потому настоятельница отделалась легким испугом.
Зато кучера Волчу этот допрос весьма заинтересовал, и он тем же вечером рванул в Малую Бронную слободу, где полным ходом шло экстренное совещание, учиненное моими бродячими спецназовцами, поскольку сообщение кучера было уже вторым по счету.
А ведь князь Мак-Альпин перед своим отъездом от имени царевича Федора поставил четкую задачу выкрасть сестру Виринею из монастыря и привезти в Кострому. И как ее теперь выполнять?
Поначалу все звучало достаточно просто – вывести ее чуть ли не за руку из обители, а если даже какая-нибудь любопытная и пристанет по дороге, то нахально заявить ей, что это никакая не Ксения Борисовна, а в конце грубо посоветовать ей разуть глаза или умываться почаще.
Что же касается внезапного исчезновения царевны из своей кельи, то там им надлежало оставить письмо, написанное ею собственноручно. В нем она подробно изложила и про выздоровление матушки, и про свободный выбор, и про предчувствие страшной опасности, грозящей брату, от которой она должна его спасти.
А уж как и каким образом она покинула Вознесенский монастырь и саму Москву – плевать. Об этом пусть думают и гадают другие, а их задача куда полегче – всего-навсего довезти Любаву до Костромы.
Но теперь все летело в тартарары, и нужно было придумать нечто такое, чтоб... Словом, ничегошеньки у них не придумывалось, а известие Волчи окончательно их добило.
Сам я успел переговорить с Любавой на случай ее внезапного провала, и какой линии ей держаться – тоже подсказал. Помогли путивльские воспоминания о перчатках, головной боли во время крещения и прочие мефистофельские заморочки.
Мол, знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Стояла на коленях перед сном, молилась богу, прося его о прощении, ибо полюбился ей царевич не на шутку, как тут зашел князь Мак-Альпин, одетый во все черное и с глазами, горящими как угли...
Дальше куча мистики, а в конце самое, пожалуй, важное:
– Если не знаешь, что ответить на тот или иной вопрос, то сразу начинай жаловаться, что ничего не помнишь, – наставлял я ее. – А очнулась уже здесь, в этой келье, где тебя отчего-то все называют царевной, да так упорно, что ты и сама настолько растерялась, что и сейчас ничего не поймешь. И тут же простодушно начинай всех спрашивать: кто я теперь?
– А они меня не сочтут за?.. – И Любава выразительно постучала себя по голове.
– Это было бы здорово, если б сочли, – хмуро заверил я ее. – Насколько мне ведомо, на Руси юродивых пока еще не пытают.
Для монахинь Никитского монастыря, которые оставались при ней в прислужницах, мой инструктаж был еще короче – знать ничего не знаем, ведать не ведаем. Не иначе напустили на нас злые чары, вот и все.
Но помимо этого я на прощанье, опять-таки на случай провала, велел выставить близ монастыря целую бригаду «нищих», чтоб в случае чего Лохмотыш, возглавлявший их, послал экстренного гонца мне наперехват.
Причем даже указал населенные пункты, близ которых надлежало находиться посыльному, если разоблачение по тем или иным непредвиденным причинам произойдет ранее ожидаемого мною.
Так что первым, кто сообщил совету бродячих спецназовцев о нехороших делах, творящихся в Вознесенском монастыре, был как раз человек из бригады Лохмотыша, а уж Волча оказался вторым, отчасти дополнившим его сведения.
В связи с такими чрезвычайными обстоятельствами совет решил послать к князю Мак-Альпину не одного, а сразу пятерых гонцов в разные места, а то мало ли – вдруг и у него где-то произошла непредвиденная задержка.
Один из них как раз и был Волча, которому повезло больше остальных.
Дело в том, что непредвиденная задержка, как назло, действительно приключилась – направив вечером струг к берегу, Травень насадил его на топляк. Пробоина оказалась солидной – такую без специалиста залатать нечего и думать.
Получалось одно к одному – и там и тут не слава богу.
Правда, о том, что там не задалось, я еще не знал, так что воспринял вынужденную остановку хоть и с досадой, но в то же время не сильно расстроился – в конце концов, ничего страшного не произойдет, если ребята получат выходной, который заработали по праву. Я так и объявил, что завтра всех ждет честно заслуженный ими отдых.
Поутру я разослал во все стороны людей, чтоб дошли до ближайших деревень и разыскали специалиста по ремонту. Тогда-то в деревушке под веселым названием Шишки Волча и повстречался с моими посланцами, прибыв вместе с ними в наш лагерь.
Вернулись они без специалиста по ремонту, что удручало еще сильнее, поскольку разыскать нас посланным Дмитрием людям не столь и сложно – вопрос только времени, а учитывая, что государь пообещал внушительную награду за успешный розыск, добавлю, что весьма непродолжительного времени.
Ладно, я мог бы в очередной раз сам сунуть голову в пасть разъяренного тигра, но ведь Дмитрий, как удалось выведать моим бродячим спецназовцам, не забыл и о царевне, которую, дескать, похитил подлый князь Мак-Альпин, и посулил за ее вызволение из моих грязных лап вдвое большую сумму, чем за
