«Андрей Первозванный». Оба построены с учетом цусимского опыта, броня стала толще, слегка выросло водоизмещение, шестидюймовые пушки среднего калибра заменены восьмидюймовыми, новые механизмы позволяли стрелять чаще и точнее. Цены бы не было таким броненосцам в Порт-Артуре или Цусиме, но вступили они в строй уже после той войны, когда англичане построили свой «Дредноут», давший название новому классу линейных кораблей.
Там же, в передовой базе флота, должны стоять и четыре русских дредноута. На каждом разместились в трехорудийных башнях по двенадцать длинноствольных пушек главного калибра в 12 дюймов, броня закрывает весь борт, а не только ватерлинию. Турбинные двигатели разгоняют корабль до скорости, которая в цусимские времена была доступна лишь крейсерам. Но и здесь Россия опоздала – пока проектировали и строили дредноуты, другие страны ввели в строй сверхдредноуты, вооруженные орудиями калибра больше 13 с половиной дюймов.
Такова жизнь – отстающих наказывают. Причем очень больно.
Перед мировой войной на стапелях Балтики строились четыре самых больших в мире корабля – линейные крейсера «Измаил», «Бородино», «Гангут» и «Полтава». Война затормозила, а революция и вовсе прекратила работы на русских сверхдредноутах. Гиганты в 30 килотонн водоизмещением с дюжиной 14- дюймовых пушек будут ржаветь на заводах еще несколько лет, после чего новая власть продаст стальные корпуса на металлолом.
Если, конечно, история не изменится. Роман прогнал пустую надежду. Он был послан в прошлое, чтобы изменить историю, но на судьбу линейных крейсеров типа «Измаил» его миссия никак не повлияет.
Потуже замотав шею шарфом, он зашагал к выходу из порта. Маршрут он зазубрил и несколько раз прошел пешком, хоть и в другое время. Сначала по Макаровской улице, свернуть на Красную, миновать Якорную площадь, перейти Обводный канал, а там уже Большая Екатерининская. Сразу после красного здания Школы Оружия он увидит Морское Собрание… Если, конечно, патруль не задержит.
Однако не успел Рома пройти десятка шагов, кто-то схватил его за рукав телогрейки.
– Здесь он, товарищ комиссар!
Как и следовало ожидать, голос принадлежал неугомонно-буйному Сане-Дракуну. Роман похолодел, предчувствуя мелкие неприятности вроде проверки документов с последующим расстрелом на месте.
Быстрой, вразвалочку, походкой к ним приблизился уже знакомый молодой комиссар.
– Давай знакомиться, товарищ, – сказал он как будто доброжелательно, протягивая руку. – Матвей Рысаков, комиссар седьмого батальона. Большевик с пятнадцатого года.
Ответив на чересчур крепкое рукопожатие, Рома прокашлялся и сказал чистую правду:
– Роман Мамаев… доброволец.
– Это мы уже поняли, – засмеялся комиссар Рысаков. – Куда курс держишь?
– Думал – в бывшее Морское Собрание, там же сейчас комитет.
– Отстал, братишка, от жизни. – Комиссар снова засмеялся. – Комитет давно в дом военно-морского суда перебрался. Да и не верится, что сможешь ты в потемках пройти мимо патрулей. Поехали, товарищ, запросто с нами.
Неподалеку чихал и кашлял жалкий с виду грузовичок. Отряд комиссара Рысакова в составе шести моряков и примкнувшего к ним добровольца Мамаева залез в кузов, и древний автомобиль, ужасно пованивая плохим бензином, завибрировал по ночному острову. Пользуясь удобным случаем, Роман стал расспрашивать о последних часах броненосца «Слава». Попутчики, помрачнев, рассказали о безжалостном обстреле германских дредноутов, о множестве разрушений, о гибели немалой части личного состава.
– Оно, само собой, в Цусиме броненосцам больше досталось, – справедливости ради признал Батя.
Моряки вспоминали, как покидали под огнем корабль, предварительно открыв кингстоны. С тех пор минуло полтора месяца, часть спасшихся моряков Центробалт распределил по другим экипажам, но отряд Рысакова оставался на берегу. Моряки со «Славы» с первого дня перешли на сторону революции, захватывали мосты в Питере, потом вошли без боя в Зимний дворец, арестовали нескольких министров- капиталистов и выпили прекрасное винцо из дворцовых подвалов.
И через полвека будут ходить слухи: мол, никакого штурма Зимнего не было, а гарнизон просто разбежался. Собственно говоря, на это намекал и Джон Рид в «Десяти днях, которые потрясли мир». Но сейчас Роман услышал подтверждение, что называется, из первых то ли рук, то ли уст.
– Не спеши, товарищ Мамаев, – прервал комиссар поток его любопытства. – Успеешь о прошлом поговорить. За десять кабельтовых видно журналиста – сразу про самое интересное начал спрашивать.
– Привычка, – смущенно потупился Рома. – Очень хочется написать статью или даже книгу про ваши подвиги. Вот вы, Иван Савельевич, на каком корабле в Цусиме воевали?
– Был такой крейсер «Адмирал Нахимов». Слыхал?
– А как же! Четыре башни главного калибра.
– Ша, журналист! Потом интервью возьмешь. – Рысаков сурово повысил голос, перекрикивая визгливое тарахтение разболтанного мотора. – Ты говорил, что в школе прапорщиков учился. Стало быть, пехотное дело знаешь?
Основы военного дела Роман действительно изучал, но только в совсем другое время. Он умел разбирать автомат за четверть минуты, умел вести в атаку мотострелковый взвод, но в начале ХХ века от пехотного командира требовалось совсем другое. Трехлинейную винтовку он кое-как освоил, но правил штыкового боя практически не знал.
– Ну как вам сказать, – пробормотал Рома. – Не часто я на тех курсах появлялся. Там такой бардак был в августе и сентябре, не до учебы нам стало. Но несколько гранат и карабин кавалерийский я вынес из арсенала для нашей боевой дружины. В общем, не Суворов я, полком командовать не смогу.
– Полком и не надо. Есть у нас командиры, но все – из моряков. Будешь вроде советника по сухопутному бою. Идет?
– Так вы меня в батальон берете? – обрадовался Роман. – Конечно, идет! Судьба революции будет решаться, главным образом, на сухопутных фронтах. Именно вам, отрядам моряков, придется отражать натиск интервентов и контрреволюции.
Не без труда захлопнув на место отвисшую челюсть, комиссар объявил: дескать, отныне в батальоне есть толковый агитатор, и потребовал, чтобы товарищ Мамаев рассказал о битвах с интервентами перед всем личным составом.
Личного состава набралось около двух сотен. Батальоном командовал товарищ Ефим Петров, из матросов, беспартийный, но толковый, если верить братве. Вроде бы он показал себя отличным комендором, в дни февральской смуты лично пристрелил какого-то адмирала и трех офицеров, отличился при штурме штаба флота. Поддерживать в подразделении дисциплину Петров явно не старался. Матросы слушали командира в сидячем, а то и лежачем положении, бродили по комнатам чуть ли не в исподнем. Команда комиссара Рысакова пришла в критический момент, когда назревала потасовка. Впрочем, обладавший зычным голосом и свирепым лицом Петров сумел прекратить ссору, грозившую перерасти в перестрелку.
– Братишки! – рявкнул командир, малость успокоив разбушевавшийся батальон. – Отважные борцы за революцию! Получен приказ – утром мы отправимся в Питер, а потом двинем на Могилев, где окопалась контра. Царские псы-генералы в Ставке собирают силы, чтобы в крови потопить свободный народ. Вот московские товарищи прислали нам пополнение в виде товарища Мамаева. Комиссар говорит, что парень хорошо понимает задачи революционного флота! Сейчас он объяснит, какие злые силы грозят нам и как с ними бороться.
– А чего там объяснять, – лениво сказал кто-то лежавший на диване. – Перебить всех к чертовой матери.
Остальные поддержали дельную мысль дружными неразборчивыми выкриками. Речам агитатора внимали не слишком внимательно, все переговаривались, время от времени матросы группами выходили из большого зала, где было устроено собрание. Роман охрип, пытаясь перекрыть шумную аудиторию. Рассказ о предстоящих боях с казаками, белой армией, чехословацким корпусом и английским десантом то и дело прерывался вопросами: когда, дескать, жратву принесут.
Жратву на самом деле принесли. Романа усадили за общий стол, накормили борщом и макаронами без мяса. С привычным образом революционных балтийцев совершенно не гармонировали гомерические количества спиртных напитков – от шампанского до самогона – и присутствие женского пола. Девицы и
