знаешь? Ну спросила она действительно про тебя разок. Так я ей сказала, что ты вчера поздно явился и спишь до сих пор. Когда ей про тебя думать? Она вся в хлопотах с малышней. — «Прикрывает братца-то, — усмехнулся про себя Валентин. — Похоже, родная сестра. И они, Михайла и Ксана, друг за друга держатся, как бы противопоставляя себя всем остальным членам семейства. Ишь как она о матери — вся в хлопотах с малышней…» — Давай лучше браслет твой поищем. Может, ты действительно его вчера здесь оставил.
Что ж, это предложение Валентину понравилось. Совместные поиски, несомненно, будут даже если и не более успешными, то, по крайней мере, более тщательными.
— Давай, — согласился он. — Начинаем.
Инициативу в этом деле он решил не проявлять, предположив, что такая дотошная сестренка, как Ксанка, в курсе всех дел своего непутевого братца. И даже если он что-то и пытался когда-либо от нее утаить, тайной это оставалось недолго. Так в итоге и оказалось. Они перерыли всю комнату, даже заглянули в два специальных тайника: один под подоконником, второй под кроватью, за плинтусом. Браслета нигде не было. Зато под подоконником обнаружился целый клад — восемьдесят шесть копеек медью и даже целый серебряный рубль. Судя по загоревшимся глазам Ксанки, сумма эта была немалая, и появилась она в тайнике не так давно, ибо сестренка, надув губы, заявила:
— Минька, ты же на той неделе обещал дать на… — Валентин, даже не дослушав для какой цели ей нужны деньги, тут же принялся отсчитывать ей копейку за копейкой. После двенадцатой копейки тень обиды словно ветром сдуло с ее чела, она улыбнулась и молвила: — Хватит.
Валентин добавил ей еще и тринадцатую монетку, после чего рассовал оставшуюся медь по карманам. Рубль он вновь положил в тайник.
— Слушай, Ксанка, — пытаясь казаться совершенно равнодушным, поинтересовался он, — а почему ты у мамани не попросишь денег на эти свои?.. Как их?..
Она посмотрела на брата так, будто впервые его увидела.
— Нет, Минька, какой-то странный ты сегодня. Наверное, как вчера тебя по голове хватили, так у тебя чего там явно перещелкнулось. Какие у мамани деньги? Когда они у нее были? — «Так, понятно, — сообразил Валентин. — Я сделал ложный выпад. Надо аккуратнее зондировать обстановку». — Сам у батюшки постоянно клянчишь, а меня к мамане посылаешь. Ты меня еще к Ермилу или к Хорю пошли за деньгами! — с обидой заявила она.
С Ермилом Валентин уже познакомился на барже, шедшей из Орла с грузом зерна. Это был митряевский приказчик. А вот с каким-то там Хорем он еще не был знаком. Но раз Ксана его упомянула наряду с Ермилом, это могло означать ровным счетом две вещи: во-первых, у него водились деньги, значит, на митряевской иерархической лестнице он стоял выше матери, у которой деньги не водились, и, во- вторых, степень родства с ним не дальше чем с Ермилом (Ермил хоть и не родственник, но человек очень близкий к главе семейства).
Валентин постарался нацепить на лицо гримасу эдакой мудрой многозначительности, а руками изобразил нечто округло-неопределенное.
— Н-ну когда очень нужно, можно и у Ермила в долг попросить, и у Хоря…
Эта его сентенция буквально взорвала Ксанку, заставив ее разразиться целой бурей эмоций.
— Нет, Минька, ты не дурачок. Ты просто умалишенный! Остаток своих мозгов ты пропил окончательно! Я-то думала, что у меня брат есть, пусть и не очень умный. А ты, Минька, чурбан! — Она чуть пригнулась и постучала кулачком по толстой ножке кровати. — Деревяшка! Ты забыл, как ты у Хоря копеечку занял, а он тут же к батюшке побежал и сказал, что ты у него украл? Забыл? А как тебя после этого пороли, тоже забыл? И для меня того же хочешь, да? А Ермил вообще денег взаймы не дает…
— Гм-гм… — Валентин не ожидал столь бурной реакции на вполне нейтральное высказывание. — Успокойся, Ксана. Это я так… Глупость болтнул. — Подобное проявление чувств могло свидетельствовать только об одном — не все в порядке в митряевском семействе. Разговор же их с сестрой складывался так, что он почувствовал — вот он, момент, когда можно попробовать расставить все точки над «i». — Ты вот его постоянно называешь батюшка, батюшка… Ты что же, действительно относишься к нему как к батюшке? — При этих словах Ксанка даже побелела. Это был если еще и не бунт, то уже заговор.
— А как же мне к нему относиться? — совершенно присмирев, еле слышно спросила она.
— Как, как… — Валентин выдержал томительную паузу. — Говоришь, он тебя за старика Чусова предложил выдать… Так ведь выдаст обязательно. И вскорости. И тебя не спросит. Для него деньги важнее всего. Ведь Чусов что делает?
— Обувь… — еще тише ответила она.
— А батюшке надо куда-то кожу сбывать. Я в их дела не вникаю, но думаю, что кожевенное дело у них с Ермилом недавно появилось. Небось отобрали у кого-то.
— Да, — смиренно подтвердила Ксанка. — У вологжанина одного.
— Вот видишь. А теперь отдадут тебя Чусову и наладят таким образом сбыт своей кожи.
— Не хочу я замуж, — буркнула она.
— Так тебе еще хорошо, — продолжал Валентин, не обращая внимания на ее реплику. — Будешь женой не последнего в городе человека. Детишек ему родишь…
— Не хочу рожать, ненавижу детишек. Они вон у мамани всю кровь выпили. Не хочу становиться такой, как она.
— Детишек родишь, значит, появятся у Чусова прямые наследники. Всякие братья-сестры там — побоку. Чусов старый, скоро помрет, дело, следовательно, детишки унаследуют. Вот батюшка наш все к рукам и приберет. Ведь он на это большой умелец. Но тебя все-таки не выкинут. Ты ж при детишках будешь… А что меня ждет?
— Ты же к батюшке бегаешь и денег у него просишь. И он тебе дает, — не очень уверенно попробовала возразить Ксана.
— Что он мне дает? — возмутился Валентин. Он залез в карман и вытащил несколько медных монет. — Эти копейки? Да я, если хочешь знать, потому и пьянствую, потому и гуляю, что на эти деньги ничего больше сделать нельзя. К делу меня и близко не подпускают. А ведь это… — Он сделал неопределенное движение рукой. — Это все принадлежит нам с тобой, Ксанка, а не тому, кого ты называешь батюшкой. — А вот это уже был бунт. Ксана сидела ни жива ни мертва, сложив руки на коленках. — Кстати, знаешь, как звали Мудра Лукича до того, как он на нашей мамане женился? Ляпа из Лукова!
И вот тут ее прорвало.
— Как-как? Ляпа? Из Лукова? — Она захихикала. — Теперь я понимаю, откуда у Хорька имя такое. Это он его Хором назвал. Хор Мудрич — наследник митряевского дела! Звучит, да? А на самом деле — Хорек Ляпов!
«О-ля-ля! Да тут самая настоящая ненависть! А Хор Мудрич, которого Ксанка предпочитает звать Хорьком, наш с ней, получается, сводный брат. Что ж… Начало положено. А как будут развиваться события, посмотрим».
— Ксанка, то, о чем мы сейчас говорили… Тсс… — Валентин приложил палец к губам. — И вообще, меньше обо мне болтай…
— А когда я болтала? — взвилась она.
— И молодец, что не болтала. И дальше не болтай ни Мудру, ни Ермилу, ни мамане, никому. А я тебе обещаю, что выдать тебя замуж за Чусова не позволю. Понадобится, выкраду и спрячу. Но… Все это неправильно. Неправильно, что Мудр все к своим рукам прибрал, а нас с тобой сделал неимущими. И клянусь тебе, что я это положение изменю. Я вырву у него наши деньги, и уж тогда ты сможешь выйти замуж, за кого сама пожелаешь.
— Ой, Минька! — Она вскочила на ноги и бросилась Валентину на шею. — Какой ты у меня умный, оказывается! Я тебе тоже клянусь, что буду во всем тебе помогать.
Он легонько похлопал ладонью ее по спине.
— Ладно, ладно, отпусти шею, задушишь. Я сейчас схожу в церковь, верну одежду сторожу, а потом пройдусь по городу, зайду к Ерохе и Силе. Надо с ними потолковать, может, они вспомнят что-нибудь о браслете.
О друзьях-собутыльниках Михайлы Валентин помянул намеренно, надеясь, что упоминание их имен побудит весьма осведомленную о делах брата сестренку выдать новую порцию полезной информации. И он
