не ошибся в этом своем предположении.
— Ой, Минь, ты только обед не пропусти, — забеспокоилась она. — Батюш… Мудр страсть как этого не любит. Не будет тебя за обедом, он так разорется… Начнет маманю опять шпынять… Не надо его злить лишний раз, особенно теперь, когда мы с тобой задумали… Да и зачем тебе Ерошку с Силой разыскивать? Разве ж они сами не прибегут сегодня?
— Н-не знаю, вроде не договаривались.
— Хм-м, не договаривались… — передразнила она брата. — А то они будто и без всяких договоров сюда не шастают. Либо тот, либо другой. Ты скажи им лучше, чтобы снежками тебе в окно не швырялись. Не дай бог, расшибут стекло, ору от Мудра потом не оберешься. Ты им вели, пусть лучше щепками и камушками мелкими запасутся.
Валентин выглянул из окошка на улицу. Действительно, невысоко. Если кинуть умелой рукой снежок, то и в комнате будет слышно, и стекло не разобьешь. Тем более если умудриться попасть в переплет. А переплет здесь частый…
— Говоришь, не стоит к ним ходить? Так и быть, сторожу вещи отнесу и сразу обратно. Не беспокойся, к обеду не опоздаю. Одна нога здесь, другая там.
Ознакомление с городом Валентин решил отложить на потом. После знакомства с Михайлиными друзьями-приятелями с их помощью можно будет с большей эффективностью приняться за изучение окружающей обстановки. А пока на повестке дня у Валентина наметилось знакомство со всем митряевским семейством сразу. Надо было всего лишь не опоздать на обед, тем более что глава семьи, как следовало из слов Ксаны, весьма трепетно относится к этой традиции — собираться за обеденным столом всем семейством.
Поход в церковь и обратно, включая и недолгую беседу с дядькой Кондратом, занял у него не больше часа, так что до обеда он еще успел повнимательнее ознакомиться с содержимым шкафа и письменного стола Михайлы Митряева. Ящики стола были абсолютно пусты, если не считать керамической чернильницы с присохшими к ее дну остатками чернил, пера с почему-то отгрызенным концом и тонкой пачки чистой бумаги. Шкаф же с одеждой в отличие от письменного стола, судя по всему, являлся предметом постоянного внимания Михайлы. Одеваться он, кажется, любил.
Не секрет, что мужчины в отношении одежды делятся на две категории: на тех, кому все равно, что носить, и тех, кто умеет и любит одеваться. Михайла, похоже, относился ко второй, что не могло не порадовать Валентина. К обеду он надел рубаху темно-оливкового цвета с воротничком-стоечкой и широкими, пузырем, рукавами, схваченными внизу узкими манжетами на нескольких пуговицах. Материал, из которого была сшита рубаха, Валентин определил для себя как «вареный шелк». Штаны подобрал к ней темно-зеленые, почти черные, заправив их в невысокие мягкие сапожки изумрудного цвета на высоких каблуках с кокетливо задранными вверх носками. Довершала его костюм длинная, цветом под стать штанам, хламида из тисненого велюра или чего-то подобного. Воротника и рукавов у нее не было вовсе, а длиной она была чуть ли не до самого полу.
Валентин крутанулся на каблуках перед зеркалом и вполне остался доволен внешним видом Михайлы Митряева. Если бы еще не синяк под глазом… Он обернулся на стук в дверь. Ксанка. Зашла за ним, как договаривались.
— Ты чего это вырядился, как на праздник? — удивилась она. — Мудр этого не любит. — И добавила: — Просящий должен вызывать жалость, а не зависть.
— А с чего ты взяла, что я собираюсь у него просить? — весело ответил Валентин. — Я собираюсь требовать.
— Ох, — тяжело вздохнула она, как умудренная жизненным опытом зрелая женщина. — Ты уж поосторожней, Минь…
Обедало семейство Митряевых в большом зале, таком же темном, несуразном и неуютном, как и все их жилище. Во главе длинного стола сидел хозяин дома Мудр Лукич, крепкий, коренастый мужик лет под сорок с цепким пронзительным взглядом, справа — пухлощекий пацан лет четырнадцати, похожий как две капли воды на своего отца. Это, как понял Валентин, и был пресловутый Хор Мудрич, наследник митряевских миллионов. Далее, по обе стороны стола, располагались еще четверо митряевских топ- менеджеров. Рядом с ними находились места для Михайлы и матери сего многочисленного семейства, госпожи Митряевой. За ней следовала Ксанка и еще восемь детей женского пола мал мала меньше, причем самые младшие садились за стол вместе со своими мамками.
Маманя лишь ахнула и всплеснула руками при виде солидного фингала, украшавшего физиономию Михайлы, но сказать ничего не посмела, видимо боясь нарушить тишину, установившуюся за столом с появлением Мудра Лукича.
Глава дома прочитал короткую молитву и взялся за ложку. Тут же по всему столу раздалось звяканье приборов, и почти синхронно захныкала малышня.
— Лада! — Мудр Лукич кинул в сторону мамани строгий взгляд, и этого оказалось достаточно, чтобы она, сорвавшись со своего места, умчалась успокаивать самых младших членов семейства.
За столом наконец установилось молчание, нарушаемое лишь шепотом, доносящимся с дальнего конца стола, да хлюпаньем и сопением, с которым поглощались горячие вкусные щи. Валентин, с трудом представлявший себе вкус щей, в которых напрочь отсутствует картошка, был приятно удивлен. Картошку успешно заменял то ли какой-то овощ, то ли корнеплод. Как бы то ни было, щи были чудо как хороши, а плававший в тарелке кусок говядины показался Валентину вообще бесподобным. Он еще не успел доесть первое, как услышал голос Мудра:
— Ты что ж это, Михайла, подрался с кем?
Валентин отложил ложку в сторону и оторвал взгляд от тарелки. Мудр Лукич уже расправился с первым и теперь сидел, откинувшись на спинку стула и отирая губы и бороду большой полотняной салфеткой.
— Да… Вчера пристали одни… — Валентин постарался ответить как можно неопределеннее, совершенно не желая муссировать данную тему.
— Ну ты, надеюсь, в долгу не остался?
Слуга забрал у хозяина дома пустую тарелку, заменив ее на тарелку со вторым блюдом, а Мудр тем временем, закончив утираться, заправлял конец салфетки, к удивлению Валентина, за воротник.
— Нет, батюшка, не остался. Мы с друзьями так им врезали, что им пришлось бежать. Только пятки сверкали, — соврал Валентин.
— Молодец, молодец, — похвалил Мудр. — Мы, Митряевы, не должны долги неоплаченными оставлять. Доброе имя не позволяет.
Мудр Лукич принялся за второе. Валентин доел щи, и перед ним тотчас же поставили целое блюдо с гречневой кашей. Каша лежала горой, а на вершине ее возвышался оплывающий от жара кусок сливочного масла. По периметру горы лежала свернутая кольцом, сочащаяся жиром жареная колбаска. «Черт возьми! — мысленно воскликнул Валентин, имея в виду Михайлу. — Как это он умудрился остаться таким тощим при эдакой-то диете!» Он отрезал кусок колбаски, съел его, чуть-чуть расковырял гречневую гору, и то лишь с целью получить представление о здешней еде. Для того чтобы составить свое мнение об этом предмете, Валентину больше не потребовалось — наелся уже до отвала. Заключение же его было таково — добротно, сытно, без особых изысков, но чертовски вкусно. А уж хлеб здесь был такого качества, что у Валентина не хватило эпитетов, чтобы выразить свой восторг.
— Батюшка, — вымолвил Валентин, покончив с едой, — не могли бы вы уделить мне немного времени?
Мудр от удивления даже издал какой-то горловой звук, похожий на хрюканье, едва не выронив из рук ложку с зачерпнутой кашей. Для Валентина так и осталось непонятным, чему же он так удивился. То ли тому, что кто-то посмел заговорить без его разрешения, то ли столь необычному для Михайлы речевому обороту.
— Ну, — сердито рыкнул он, — чего тебе надобно? Опять денег просить? Я ж давал тебе на той неделе!.. Неужто все успел прогулять?!
— Нет, батюшка, — смиренно и ласково ответствовал Валентин. — Не о деньгах я хотел говорить.
— Так говори! Здесь чужих нет. Все свои.
