духовную[13]. Кому все оставить? Понятное дело, жене. А дело кто вести будет? Редкая женщина на такое способна. Старший сын? Так он не дорос еще. Кто же? И начинаются у тебя мучения. Думаешь, баба ведь сдуру доверит все приказчикам, а те разворуют, и к гадалке не ходи… А то еще думаешь, вдруг кто-нибудь к ней, к бабе твоей, присоседится, под теплый бочок подкатится, место твое займет. Ты, значит, будешь в земле сырой лежать, а они будут как сыр в масле кататься, проживать все, что ты трудом непосильным создал. Страсть, одним словом. Потом проходит еще время, дети твои достигают того возраста, когда ты начинаешь их делу учить, и страхи твои постепенно улетучиваются.
Когда Мудр на твоей матушке женился и стал Митряевым, старому Прову было чуть меньше пятидесяти. Женился он тогда во второй раз только-только. На молоденькой, в дочери ему годилась. А тут, видишь ли, бывший митряевский кучер сам становится Митряевым и огромное дело к своим рукам прибирает. Наверное, Пров Фролыч тогда не единожды среди ночи в холодном поту просыпался. Вот за тот свой страх нынче и отыгрался. Понимаешь?
Теперь уже настал черед ухмыльнуться Валентину:
— Понимаю.
Гурьян Гурьяныч взял большое краснобокое яблоко и небольшим ножичком принялся срезать с него шкурку, краем глаза наблюдая за собеседником. Действительно ли понял? Понял, по глазам видно, что понял. Парню ведь нет еще и двадцати. Причем раньше, говорят, любимым и единственным занятием его было — пить и гулять. А тут, поди ж ты, взявшись за ум, меньше чем за год сумел из ничего крепкое дело сколотить… А уж как он своего отчима с дороги убрал… Гурьян Гурьяныч здесь даже головой невольно покачал. Да, конечно, он ему помогал. Но это надо было еще суметь — сделать самого Прозорова своим помощником. Да и то — помощь Гурьяна Гурьяныча ему лишь в суде и купеческой гильдии понадобилась.
Необычный парень, ничего не скажешь. Гурьян Гурьяныч невольно сравнил его со своими сыновьями. Те тоже ухари — палец в рот не клади. Но против этого — нет, слабоваты будут, хотя и несколькими годами постарше. Прозоров и раньше задумывался, чем Михайла Митряев от всех отличается? А сейчас понял. Он каким-то неведомым образом самое потаенное желание человека прозревает. Прозревает, извлекает его наружу и предлагает осуществить. Вот как в случае с ним, с Гурьяном Прозоровым. Десятилетиями Гурьян мечтал о том, чтобы стать единственным крупным зерноторговцем. Но понимал, что это неосуществимо. Никуда ему не деться от Митряевых. Не один век уже Прозоровы с Митряевыми сосуществуют и дело это делят. Проскакивала, правда, иногда у Гурьяна Гурьяныча мыслишка извести Митряевых под корень, но он тут же гнал ее прочь и потом долго замаливал свой грех. А для Михайлы нет ничего запретного. Легко и ловко убрал он соперника с дороги Гурьяна Гурьяныча. Сбылась давняя прозоровская мечта. Казалось бы, странно ведет себя парень — пожертвовал интересами всей семьи, лишь бы устранить своего врага. Но Гурьян Гурьяныч понимал, что ничего странного здесь нет. С такими способностями парень не пропадет. Ну уступил он рынок зерна. Значит, уже задумку имеет, куда деньги вложить и еще больше заработать, чем на зерновой торговле.
Стоило только ему подумать об этом, как тут же прозвучали слова Михайлы, подтвердившие его догадку:
— Гурьян Гурьяныч, я хоть и молод, но слово свое привык держать. Обещал вам свернуть митряевскую зерновую торговлю — теперь настала пора выполнять свое обещание. Новые закупки я уже распорядился прекратить, а все, что уже закуплено, предлагаю выкупить вам вместе со складами, амбарами, баржами, причалами и прочим имуществом.
— Эка ты… — крякнул Гурьян Гурьяныч. — Круто завернул. Зачем же так торопиться? Я вовсе не требую исполнить твое обещание немедленно. И зачем закупки останавливать? Ведь это прибыток недополученный! Торгуй себе спокойно, а лет за пять — семь я потихонечку у тебя все зерновое дело выкуплю.
Валентин вздохнул:
— Нет у меня этих семи лет, Гурьян Гурьяныч. Наличные нужны. Новое дело я задумал.
— Это какое же? — Прозоров хитро прищурился. — Поделись, ежели не очень большая тайна. Ты ж знаешь, я только зерном занимаюсь, так что никак тебе не помешаю.
— Ну… Тайны великой в том нет. Во-первых, судебную виру надо выплачивать Земству. А это десятая часть всего достояния Митряевых…
— Это ты брось, Михайла, — перебил его Прозоров. — Неужто в действительности собираешься десятую часть платить? Суд ведь тебя же ответственным и назначил. Даром, что ли, я Прова упрашивал? Заплатишь им тысяч десять — двенадцать, и будет с них. Никто за тобой все митряевское хозяйство перепроверять и пересчитывать не будет.
— Хорошо, — охотно согласился Валентин. — Так и поступлю. Спасибо вам, Гурьян Гурьяныч. Хоть одна забота с плеч долой. Но есть и во-вторых. Я с Асеем-менялой договорился деньги ему в рост дать.
— Ты ему? — поразился Прозоров. — Обычно купцы у менял деньги на дело берут, а у тебя все наоборот.
— Ну да, — согласился Валентин. — Я ему сто тысяч даю, а на них за год набежит четыре тысячи росту.
— Зачем тебе это? Митряевское дело с тех же ста тысяч даст в пять — семь раз больше.
— Да, но… Я же всю зерновую торговлю сворачиваю и вам продаю, а семье на что-то жить нужно. Я прикинул, что им четырех тысяч в год хватит за глаза.
— Им? А тебе?
— Я, Гурьян Гурьяныч, собираюсь покинуть Ярославль. Все остальные наличные, что удастся выручить от продажи зерновой торговли, я с собой заберу.
— Ох… Это на что ж ты, Михайла, такие деньжищи потратить хочешь? Ведь, я так прикидываю, митряевская зерновая торговля на полмиллиона тянет!
— Правильно прикидываете, Гурьян Гурьяныч.
— И зачем же тебе столько денег сразу?
— Я, Гурьян Гурьяныч, царя перекупить хочу.
— Что-о-о?! — Недочищенное яблоко выскользнуло из рук Прозорова, шлепнулось на ковер и закатилось под стол. — Царя? З-зачем?
Нужное впечатление на собеседника было произведено, в результате чего собеседник пришел в соответствующее психоэмоциональное состояние. Теперь можно было начинать разговор по существу.
— У меня есть друг, Гурьян Гурьяныч. Он испанский дворянин. Человек опытный. И по миру попутешествовал, и не в одной войне участие принял. Когда я его спросил, что же его привело на Русь, зачем он сюда приехал, то он ответил: «Где бы я ни был — везде одно и то же. В результате — людские страдания, разорение хозяйства и война, бесконечная война. Приехал я на Русь, чтобы увидеть царя, пасть ему в ножки и рассказать всю правду, а также спросить, почему же его непобедимые орды не пронесутся по Европе, сметая изменников-еретиков? А когда приехал сюда, то узнал, что молодой царь закрылся от всех в Александровской слободе, окруженный теми же самыми еретиками. Ничем наш царь не управляет, а дела все идут сами по себе. И все это на пользу только чертовым еретикам». Вот что говорит мой друг, Гурьян Гурьяныч. И я с ним согласен. Если мы не изменим это положение, то скверно будет всем.
— Не нашего, не купеческого ума это дело, Михайла. Наше дело — торговать и налоги и пошлины государству платить. Вот в чем наша польза для государства. — Прозоров сказал как отрезал. Теперь он уже не считал, что каждое задуманное Михайлой дело обречено на успех. Парень он, конечно, интересный, необычный, но, как только что выяснилось, и он ошибаться может. Если собирается утопить в болоте все состояние Митряевых, скатертью дорога, но в этом он ему не помощник. И уж тем более не соучастник.
— Гурьян Гурьяныч, — вкрадчиво начал свою речь Валентин, — я понимаю, что в государстве каждое сословие свою роль играет и свою ношу несет. Крестьянин всех кормит. И это его главное предназначение. Купец и мастеровой товар привозят и торговлю налаживают, чтоб обмен товарами, здесь произведенными и иноземными, осуществлялся. Чтобы нигде ни в чем недостатка не было. Духовенство о душе нашей печется. Бояре, дети боярские и дворяне царскую службу несут. В мирное время советом или как государь поручит, а в военное — саблю в руки берут и на коня садятся. Есть в нашей стране еще одно сословие. Это казаки. Те вообще только воинскую службу несут и в военное, и в мирное время. И так было на Руси испокон веков. Правильно?
