— Вот начинается самая лучшая часть, — прошептал Шалли на ухо Шмендрику. Он нетерпеливо подпрыгивал на цыпочках, обхватив при этом себя руками.
— Как баранов… — выдохнул Шалли. Он раскачивался, мычал и правой рукой парировал удары трех мечей на протяжении оставшихся семнадцати куплетов, в восторге не замечая ни насмешек Молли, ни возраставшего беспокойства своих людей. Наконец, баллада закончилась, и Шмендрик громко и честно зааплодировал, хваля Вилли Джентля за технику игры правой рукой.
— Я называю ее «щипком Аллана Э–Дейла», — ответил менестрель. Он бы продолжил свои объяснения и дальше, но его прервал Шалли:
— Хорошо, Вилли, ты хороший мальчик, теперь сыграй остальные. — И он широко улыбнулся тому выражению на лице Шмендрика, которое тот хотел бы считать приятным изумлением. — Я сказал, что обо мне есть несколько песен. Если быть точным, то тридцать одна, хотя в настоящее время ни одной из них нет в коллекции собирателя Чайльда… — Его глаза внезапно расширились, и он схватил волшебника за плечо. — А вы сами случайно не мистером Чайльдом будете? Он часто ходит собирать баллады, переодевшись простолюдином, так я слышал…
Шмендрик покачал головой:
— Нет. Мне очень жаль, но нет.
Капитан вздохнул и отпустил его плечо.
— Не имеет значения, — пробормотал он. — Всегда надеешься, конечно, и даже теперь — чтобы тебя коллекционировали, удостоверяли, аннотировали, имели твои различные версии и варианты, даже чтобы ставили под сомнение твою подлинность… Ну ладно, ничего. Пой остальные песни, Вилли, друг мой. Когда–нибудь это тебе пригодится — при записи в полевых условиях…
Разбойники заворчали и зашаркали ногами, отшвыривал камешки. Хриплый голос рявкнул из дальних безопасных теней:
— Не–а, Вилли, спой нам настоящую песню. Спой про Робин Гуда.
— Кто это сказал? — Меч Шалли, свободно болтавшийся в ножнах, клацнул от резкого разворота. Лицо Капитана внезапно показалось бледным и усталым, как облизанное лимонное драже.
— Я, — ответила Молли Грю, хотя это было неправдой. — Людям наскучили баллады о твоей храбрости, милый Капитан. Даже несмотря на то, что ты сочинил их сам.
Шалли сморщился и украдкой бросил взгляд на Шмендрика.
— Но они ведь все равно могут считаться народными песнями, а, мистер Чайльд? — тихо и встревоженно спросил он. — В конце концов…
— Я не мистер Чайльд, — сказал Шмендрик. — Я действительно не мистер Чайльд.
— Я имею в виду, что нельзя оставлять эпических событий на произвол народу. Народ все перепутает.
Пожилой бандит в изодранном наряде из бархата пробрался вперед:
— Капитан, если у нас должны быть народные песни — а я полагаю, что они должны у нас быть, — то мы считаем, что они должны быть правдивыми песнями о настоящих разбойниках, а не об этой лживой жизни, что мы тут ведем. Не обижайтесь, Капитан, но мы действительно не очень веселы, тогда как везде говорится…
— Я весел двадцать четыре часа в сутки, Дик Бредни, — холодно отчеканил Шалли. — И это — факт.
— А кроме этого мы вовсе не грабим богатых и не отдаем все бедным, — поспешил дальше Дик Бредни. — Мы грабим бедных, потому что они не могут дать нам сдачи — ну, большинство не может, — а богатые сами берут у нас, потому что могут изничтожить нас всех за день. Мы же не грабим жирного жадного Мэра на открытой дороге — зато мы платит ему каждый месяц дань, чтобы он оставил нас в покое. Мы никогда не увозим гордых епископов и не держим их пленниками в лесах, не кормим их там и не развлекаем, потому что у Молли нет приличных тарелок, а кроме этого мы — не очень вдохновляющая компания для епископа. Когда же мы переодеваемся и едем на ярмарку, то никогда не побеждаем там ни в стрельбе из лука, ни в фехтовании. Скажут от силы пару комплиментов по поводу наших костюмов — и все.
— Я как–то раз послала на состязание коврик с вышивкой, — вспомнила Молли. — Он оказался четвертым. Нет, пятым. Рыцарь в дозоре — в том году все вышивали дозоры. — Она вдруг начала тереть глаза ороговевшими костяшками пальцев. — Будь ты проклят, Шалли.
— Что–что? — вскричал тот, теряя терпение. — Это я, что ли, виноват, что ты бросила вышивать? Как только ты заполучила себе мужчину, ты забыла все свои былые достоинства: ты больше не шьешь, не поешь, сколько лет ты уже не раскрашиваешь рукописей… А что стало с той виолой–да–гамбой, которую я тебе достал? — Он обернулся к Шмендрику. — Она вся ушла в ботву, а ведь мы с таким же успехом могли с ней пожениться. — Волшебник как–то отвлеченно кивнул и отвернулся.
— Что же касается исправления зла, борьбы за гражданские свободы и прочего, — сказал Дик Бредни, — то это было бы не так уж плохо — в том смысле, что я сам далеко не крестоносец, не тот тип просто, некоторые — таковы, а некоторые — нет, — но нам же приходится петь песни про то, что мы одеты в ярко–
