всех сторон.
— Хаггард уничтожил часы, — в конце концов вымолвил Шмендрик. — Теперь пути назад нет. Выхода тоже нет — кроме пути к Быку.
Медленный, густой ветер начал просыпаться вокруг них.
XIII
Проход был достаточно широк, чтобы все они могли идти вместе, но они двигались гуськом. Леди Амальтея предпочла идти первой. Принцу Лиру, Шмендрику и Молли Грю, шедшим следом, лампой служили только ее волосы, но ей самой дорогу не освещало ничего. Однако, она шла вперед так легко, словно уж была здесь прежде.
Куда лежал их путь на самом деле, они не знали. Холодный ветер казался реальным — как и та холодная вонь, которую он нес с собою, а тьма пропускала их сквозь себя гораздо неохотнее часов. Сама дорога была достаточно реальна для того, чтобы ранить им ноги там, где она частично задыхалась под грузом настоящих камней и настоящей земли, осыпавшихся со стен подземелья. Но несмотря на окружавшую их реальность, весь их путь оказывался невозможным путем сна: наклонный и косой, он то и дело замыкался на самом себе; он то почти отвесно падал, то, казалось, немного поднимался; то уводил прочь и медленно вел вниз, то забредал обратно и, возможно, снова заводил их под большой зал, где старый Король Хаггард, должно быть, все еще неистовствовал над опрокинутыми часами и раздавленными черепом. Определенно, ведьмовская работа, думал Шмендрик, а все, что сделано ведьмой, — в конечном итоге нереально. Затем он мысленно прибавил: но ведь это и должно быть конечным итогом. И это все станет достаточно реальным, если оно — не конечный итог.
Пока они, спотыкаясь, брели по этой тропе, он торопливо рассказывал Принцу Лиру сказку об их приключениях, начиная со своей собственной странной истории и еще более странной судьбы; пересказывал подробности краха Полночного Карнавала и своего бегства вместе с единорогом, последовавшей за этим встречи с Молли Грю, путешествия в Хагсгейт и истории Дринна о двойном проклятии на город и на башню. Здесь он остановился, ибо дальше лежала ночь Красного Быка, ночь, которая — к добру ли, к худу ли — кончилась магией и обнаженной девушкой, бившейся в собственном теле, как билась бы корова в зыбучих песках. Он надеялся, что Принца больше заинтересует история его собственного героического рождения, чем история происхождения Леди Амальтеи.
Тот дивился рассказу волшебника, но с подозрением — а одновременно это делать довольно неловко.
— Я очень давно знал, что Король — не мой отец, — говорил он. — Но я все равно старался быть ему хорошим сыном. Я — враг любому, кто замыслит против него, и чтобы заставить меня ускорить его падение, понадобится намного больше, чем болтовня какой–то старой карги. Что же касается второго, то, я думаю, никаких единорогов больше нет, и я знаю, что Король Хаггард ни одного никогда не видел. Разве может какой–нибудь человек, хотя бы разок взглянувший на единорога, не говоря уже о тысячах в каждом приливе, быть таким печальным, как Хаггард? О, увидеть бы мне единорога один лишь раз и никогда больше… — Теперь уже он сам замолчал, сконфузившись, ибо тоже почувствовал, что разговор уходит к какой–то печали, из которой вызволить его больше никогда не удастся. Шея и плечи Молли вслушивались во все это очень внимательно, но если Леди Амальтея и могла слышать, о чем говорили мужчины, то виду она не подала.
— И все же Король прячет какую–то радость где–то в своей жизни, — заметил Шмендрик. — Ты разве никогда не видел ее следа — никогда не замечал ее следа у него в глазах? Я заметил. Подумай немного, Принц Лир.
Принц замолчал, и они петляли по тропе все дальше и дальше в мерзкую тьму. Они не всегда могли точно определить, карабкаются они вверх или спускаются вниз, изгибается ли коридор иногда вообще, пока постоянно ощущавшаяся корявая близость камня у их плеч не превращалась внезапно в блеклую терку стены у самой щеки. До них не доносилось ни малейшего отзвука Красного Быка, ни малейшего отсвета его коварного огня; но когда Шмендрик коснулся рукою своего влажного лица, с пальцев его стек бычий запах.
Принц Лир произнес:
— Иногда, когда он стоит на башне, что–то есть в его лице. Не совсем свет, но — ясность. Я помню. Я был маленьким, а когда он смотрел на меня — или на что–нибудь другое — то никогда таким не был. А у меня был сон. — Теперь он шел очень медленно, еле волоча ноги. — У меня раньше был сон — один и тот же, снова и снова: я стою у своего окна посреди ночи и вижу Быка, вижу, как Красный Бык… — Он не окончил.
— Видишь, как Красный Бык гонит единорогов в море, — сказал Шмендрик. — Это был не сон. У Хаггарда теперь они все плавают взад–вперед в прибое для его собственного удовольствия — все, кроме одной. — Волшебник набрал в грудь побольше воздуха. — Этот один — Леди Амальтея.
— Да, — ответил ему Принц Лир. — Да, я знаю.
Шмендрик вытаращился на него:
— То есть как — «знаешь»? — рассерженно потребовал он. — Как ты вообще можешь знать, что Леди Амальтея — единорог? Она же не могла тебе сказать этого сама, потому что сама она этого просто не помнит. С тех пор, как ты завладел ее воображением, она только о том и думает, как ей стать смертной женщиной. — Он очень хорошо знал, что истина — как раз в обратном, но сейчас это не имело для него никакого значения. — Откуда ты знаешь? — снова спросил он.
Принц Лир остановился совсем и повернулся лицом к волшебнику. Было слишком темно, чтобы Шмендрик мог видеть что–нибудь, кроме прохладного молочного сияния в том месте, где были глаза.
— До сих пор я и не знал, что это так, — ответил Принц. — Но когда я впервые увидел ее, я понял, что она — что–то большее, чем видно мне. Единорог, русалка, ламия, колдунья, Горгона — ни одно из имен, которые ты мог бы мне сообщить, не удивило и не испугало бы меня. Я люблю того, кого я люблю.
— Это очень милый сантимент, — сказал Шмендрик. — Но когда я снова превращу ее в истинную ее самое — с тем, чтобы она могла сразиться с Красным Быком и освободить свой народ…
— Я люблю того, кого я люблю, — твердо повторил Принц Лир. — У тебя нет власти ни над чем, что имеет значение.
Прежде, чем волшебник смог ему что–то ответить, между ними возникла Леди Амальтея, хотя ни один из мужчин не видел и не слышал, как она вернулась к ним по проходу. Во тьме она мерцала и дрожала, словно бегущая вода.
— Я дальше не пойду, — произнесла она.
Она сказала это Принцу, но ответил ей Шмендрик:
— Выбора нет. Мы можем идти только вперед.
Молли Грю подошла поближе — один встревоженный глаз и бледный исток скулы. Волшебник повторил:
— Мы можем идти только вперед.
Леди Амальтея избегала смотреть прямо на него.
— Он не должен изменять меня, — сказала она Принцу Лиру. — Не давай ему наводить на меня чары. Быку ни к чему человеческие существа — мы сможем выйти мимо него наружу и спастись. Бык желает только единорога. Скажи ему, чтобы он меня не превращал.
