дольше. Оба они дрожали. Принц Лир вытянул к ней руки, как слова. Она ответила:
— Я помню тебя. Я помню.
— Когда я был мертв… — начал Принц Лир, но ее рядом уже не было. Ни один камень не громыхнул ей вслед, ни травинки не вырвалось из земли, когда она вспрыгнула на утес: она ушла легко, как тень птицы; и когда она оглянулась, согнув одну ногу и чуть приподняв раздвоенное копыто, и свет солнца заиграл на ее боках, и ее голова и шея показались до нелепости хрупкими под бременем рога, — тогда каждый из троих, оставшихся внизу, от боли воззвал ей вслед. Она отвернулась и пропала; но Молли Грю видела, что их голоса, как стрелы, попали точно в нее, и еще больше своего желания, чтобы единорог вернулась, она пожалела, что закричала ей вслед.
Принц Лир сказал:
— Как только я увидел ее, я понял, что был мертв. Так было и в тот, другой раз, когда я выглянул из башни своего отца и увидел ее. — Затем он взглянул вверх, и дыхание его затаилось. Это был единственный звук скорби по Королю Хаггарду, который издало какое бы то ни было живое существо. — Это я? — прощептал он. — В проклятье говорилось, что я стану тем, кто ниспровергнет замок, но я бы никогда этого не сделал. Это было для меня нехорошо — но нехорошо только потому, что я был не тем, кем он хотел, чтобы я был. Это я сделал так, что он пал?
Шмендрик ответил:
— Если бы ты не попытался спасти единорога, она бы никогда не встала против Красного Быка и не прогнала бы его в море. Это Красный Бык заставил море переполниться и тем самым освободил остальных единорогов, а они уже уничтожили замок. Поступил бы ты иначе, зная все это?
Принц Лир покачал головой, но ничего не сказал. Молли спросила:
— Но почему Бык бежал от нее? Почему он не остановился и не принял бой?
Когда они всмотрелись в море, то не увидели там ни следа Быка, хотя он, конечно же, был слишком огромен, чтобы уплыть так далеко за такое короткое время. Но достиг он какого–то другого берега, или же вода, наконец, втянула в себя даже его гигантскую тушу, никто из них не узнал еще очень и очень долго, и больше его никогда не видели в том королевстве.
— Красный Бык никогда не принимает бой, — сказал Шмендрик. — Он покоряет, но бой никогда не принимает. — Он обернулся к Принцу Лиру и положил руку ему на плечо. — Теперь ты — Король, — произнес он. Еще он дотронулся до Молли, произнеся что–то, скорее похожее на свист, чем на слово, и они втроем поплыли по воздуху к вершине утеса, точно венчики молочая. Молли нисколько не испугалась. Волшебство подняло ее так нежно, как будто она была музыкальной нотой, а оно ее пело. Она чувствовала, что это волшебство никогда не было очень далеко от того, чтобы стать диким и опасным, но ей все–таки было жаль, когда оно опустило ее на землю.
От замка не осталось ни единого камня, ни единого шрама. Даже земля была нисколько не бледнее в том месте, где он стоял. Четверо юношей в ржавых поломанных латах бродили, разинув рты, по исчезнувшим коридорам, снова и снова возвращаясь в то отсутствие, которое когда–то было большим залом. Заметив Лира, Молли и Шмендрика, они, хохоча, подбежали. Перед Лиром они упали на колени и хором вскричали:
— Ваше Величество! Да здравствует Король Лир!
Лир залился краской и попытался собственноручно поднять их на ноги.
— Не стоит, не стоит, — бормотал он. — Вы кто? — Он в изумлении вглядывался то в одно лицо, то в другое… — Я знаю вас — я действительно знаю вас, но как это может быть?
— Это правда, Ваше Величество, — со счастливым смехом ответил первый молодой человек. — Мы действительно всадники Короля Хаггарда — те же самые, что служили ему столько холодных и утомительных лет. Мы сбежали из замка после того, как вы исчезли в часах, потому что Красный Бык ревел, все башни шатались — и мы испугались. Мы знали, что старое проклятье должно, наконец, исполниться.
— Огромная волна захлестнула замок, — сказал второй всадник, — точно как и предсказала ведьма. Я видел, как эта волна стекала по утесу — медленно, словно снег; а почему нас не унесло вместе с ней, я сказать не могу.
— Волна расступилась и обошла нас, — сказал еще кто–то. — Я никогда не видел, чтобы волны так поступали. Но это была все равно странная вода — как призрак волны, кипевший радужным светом, и на какой–то миг мне показалось… — Он протер глаза, пожал плечами и беспомощно улыбнулся. — Не знаю. Это было как сон.
— Но что же с вами со всеми случилось? — спросил Лир. — Когда я родился, вы уже были стариками, а теперь вы моложе меня. Что это за чудо?
Трое говоривших хихикнули и омушенно переглянулись, а четвертый ответил:
— Это — чудо истинного смысла того, что мы сказали. Однажды мы сболтнули Леди Амальтее, что снова станем молодыми, если она этого пожелает, — и, должно быть, мы в тот раз сказали правду. Где она? Мы придем ей на помощь, даже если это значит вступить в схватку с самим Красным Быком.
Король Лир ответил:
— Ее нет. Найдите моего коня и оседлайте его. Найдите моего коня! — Его голос был шершавым и голодным, — и всадники поспешили подчинитьея своему новому господину.
Но Шмендрик, стоявший за его спиной, спокойно сказал:
— Ваше Величество, этому не бывать. Вы не должны следовать за ней.
Король обернулся и стал похож на Хаггарда.
— Волшебник, она — моя! — Он сделал паузу, а потом продолжил более мягким тоном, близким к мольбе: — Она дважды подняла меня из мертвых, и чем я буду без нее, как не мертвецом в третий раз? — Он схватил Шмендрика за запястья хваткой, достаточно крепкой, чтобы перемолоть волшебниковы кости в порошок, но тот не шевельнулся. — Я — не Король Хаггард, — продолжал Лир. — У меня нет желания пленить ее — я хочу лишь потратить свою жизнь на то, чтобы следовать за ней, отставая на мили, лиги, даже на целые годы, никогда, возможно, не видя ее, но довольствуясь этим. Это мое право. Герою полагается его счастливое окончание сказки, когда оно, в конце концов, наступает.
Но Шмендрик ответил ему:
— Это не конец — ни для вас, ни для нее. Вы — Король опустошенной земли, где никогда не было иного короля, кроме страха. Ваше истинное дело только началось, и вы можете за всю свою жизнь не узнать, удалось ли оно вам, — если только вас не постигнет неудача. Что же касается ее, то она сама — история без окончания, счастливая или же грустная. Она никогда не сможет принадлежать ничему достаточно смертному для того, чтобы желать ее. — И, что было самым странным, он обхватил молодого короля руками, и так они простояли некоторое время. — И все же будьте довольны, мой Лорд, — тихим голосом продолжал волшебник. — Ни один человек не удостаивался большей милости от нее, чем вы, и никто больше не будет благословен ее воспоминанием. Вы любили ее и служили ей — удовольствуйтесь и будьте королем.
— Но это не то, чего я хочу! — вскричал Лир. Волшебник не ответил ему ни словом, а лишь взглянул на него. Синие глаза пристально посмотрели в зеленые; лицо, ставшее сухим и повелительным, — в лицо, не бывшее никогда ни столь привлекательным, ни столь смелым. Король начал морщиться и моргать, словно смотрел на солнце, и совсем немного погодя вовсе опустил глаза и пробормотал:
— Так тому и быть. Я останусь и буду править в одиночестве этим жалким народом на земле, которую ненавижу. Но радости в моем правлении будет не больше, чем у бедняги Хаггарда за всю его жизнь.
Маленький осенний кот с вывернутым ухом спокойно вышел из какой–то потайной складки воздуха и зевнул Молли. Та прижала его к лицу, и он немедленно запутался лапами у нее в волосах. Шмендрик улыбнулся и сказал Королю:
— Мы должны сейчас оставить вас. Но не желаете ли вы пойти с нами и в дружбе проводить нас до пределов своих владений? Между «здесь» и «там» есть множество того, что заслуживает вашего изучения, а я могу вам обещать, что там найдутся и кое–какие знаки единорогов.
Тогда Король Лир снова крикнул, чтобы ему подавали коня, и его люди искали коня, и нашли его; но не было лошадей для Шмендрика и Молли. Однако, когда люди вернулись с королевским конем, то обернулись, следя за изумленным взглядом Короля, и увидели еще двух лошадей, покорно бредших за ними: вороную и каурую, уже оседланный и взнузданных. Себе Шмендрик взял вороную, а каурую отдал Молли. Та
